— Жаль нет ножа! — вопит мать. — Ёбаный педофил! Их надо кастрировать…

Мать целится мужику между ног.

Выстрел.

За секунду до того, как картинка задралась вверх и вбок, я увидел, как из промежности мужчины в разные стороны вырвалось множество белых кусков плоти, словно помидор разорвало петардой.

За кадром разразился гулкий смех, сплетённый из мужского и женского голоса.

— Да! Точно в цель! — взревел мужчина. — Где научилась стрелять?

— В молодости с отцом ходила на охоту.

— Молодец.

На черно-белом изображении снова появляется тело мужчины. Он валяется на боку, весь трясётся. Под ним быстро разрастается белая лужа.

Сожитель спокойно говорит:

— Я считаю, следственный эксперимент закончен. При попытке бегства, обвиняемый был нейтрализован.

— Эта тварь еще дышит, — замечает мать.

— Но мы же не допустим этого? Смотри, как далеко он ушёл, — саркастично бросает он. — Быстрее, дай мне автомат, а то убежит падла.

Мужчина по-прежнему валяется на том же месте, в луже собственной крови. Он не то чтобы убежать не может — он не может даже встать. Он не может даже нормально дышать: грудь рывками раздувается и резко сдувается.

— Можно я? — спрашивает мать.

— Ты действительно этого хочешь?

— Хочу.

— Он твой.

На экране тепловизора я вижу, как точно по центру чёрно-белой картинки светится белая голова мужчины. Белая-белая, но можно различить глаза, губы, нос, щёки, подбородок. Рот разинут, ноздри широко раздуты.

Выстрел.

Всё то время, пока мужские руки вершили правосудие, она была там. Молча стояла рядом. Наслаждалась, закусывала губы под мучительные крики. Вдыхала запах пороха, и даже слова не обронила. Мне больно от одной только мысли, что сделав последний выстрел, она и её новый любовничек, возомнивший себя рукой правосудия, отдались страсти прямо там, на траве, среди разлетевшихся на куски гениталий.

Меня настолько поглотило видео, что я совсем забыл про то, что в квартире я не один. Я даже не услышал, как кто-то вышел из комнаты матери. Даже не услышал, как босые ноги прошли через всю квартиру, неся тяжёлое тело прямиком в кухню.

Меня застали врасплох.

Загорелся свет. Привыкшие к черно-белой картинке глаза ослепли. Я замер от испуга. Внутри всё сжалось, моё дыхание стало таким же частым, как и у того мужчины, что пару секунд назад лишился головы.

— Маленький ублюдок!

Я обернулся на голос, обрушившийся на меня из глубины коридора. Там стоял он — новый сожитель моей матери. Голый и злой.

— Я же сказал тебе, недоносок, чтобы ты не трогал мой прибор!

Он принялся угрожать мне кулаком, тряся им возле своей покрасневшей морды.

— Мелкий ублюдок, ну сейчас я тебе устрою!

Он двинул в мою сторону. Я прижался к стене, локтем задел прибор. Тепловизор с грохотом повалился на пол, от него что-то отлетело.

Это подтянутое тело уже на пороге. Увидев мою оплошность, он замер. На его кулаке побелели костяшки, а морда стала багровой, как рассвет холодной зимой.

Ну всё, мне пизда…

— ТЫ…

Его кулак продолжался трястись. Мужик весь начал трястись от злости. Я стоял как вкопанный. Что было в голове — я не помню, страх он такой, может подчистую всё стереть, даже имени не вспомнишь. Некая форма лечебная амнезия, но с одним изъяном. Вы можете совершить необдуманный поступок. А можете совершить и совсем осознанный…

Он вытянул указательный палец, проткнул им сгустившийся между нами воздух, нацелив точно мне в лицо, и заорал:

— Ах ты, выродок! Сейчас я научу тебя, как обращаться с чужими вещами! Что, щенок, зубки свои решил показать? Хочешь дядю наказать за красивые словечки? Ну сейчас я тебе твои зубки то подпилю…

Дядя, поверь мне, я прекрасно умею обращаться с чужими вещами, а уж зубки мои лучше так вообще не трогать, можно очень сильно пораниться.

Он делает шаг. Босая ступня наступает на пролитою мною воду, успевшую собраться в крохотную лужицу на протёртом линолеуме. Он поскальзывается. Тело валится в кухню, ноги остаются в коридоре.

Он только успел протянуть: Бляяядь…

И всё. Это были последние внятные слова. Дальше он только мычал, беспомощно водил руками, колотил пальцами ног по полу.

Двумя руками я схватил стоящий возле стола деревянный табурет белого цвета. Вот умели раньше делать вещи! Ничто его не сломает. Хоть бей об бетонную стену, хоть колоти крышу автомобиля, хоть раскалывай им черепа — хоть бы хны.

Точно не помню, сколько ударов я ему нанёс перед тем как он умолк. Толи пять, толи пятьдесят пять. Последнее, что я запомнил, — как в очередной раз занёс табурет над головой и обрушил его на сожителя моей матери. Помню, как дубовая ножка вонзилась в висок, и голова вдруг раскололась. Густая кровь разлилась по полу, хлынула к моим ступням. Разгоревшееся внутри меня пламя гнева начало угасать, уходя к нулевой отметке.