— А чего я забыл? — встрепенулся Старик. — Ничего я не забыл. И про деньги тоже прекрасно помню. Вот.

С этими словами он выудил из-за пояса туго набитый кошель и бросил его мне на колени. Приятно звякнуло.

— Сотня золотом, как и договаривались. Пересчитывать будешь?

— Поверю на слово, — улыбнулся я.

— Вот и прекрасно, — подытожил Барт. — В таком случае, если у господина арканолога больше нет вопросов, мы, с вашего позволения, откланяемся. У господина Расселя и меня ещё много дел.

Заслышав вкрадчивый и замаскированный, как это обычно и бывает, приказ, Старик начал медленно и с кряхтением подниматься, лязгая доспехами.

— Только один, если позволите, — остановил я их. — Могу я поинтересоваться, чем господин Барт зарабатывает себе на хлеб?

Глаза маршала забегали, однако сам Барт оставался спокоен. Медленным и неторопливым движением он сунул руку за пазуху и с металлическим перезвоном извлёк оттуда серебристый медальон в виде собачьей головы на толстой цепочке.

Я понимающе кивнул.

— Теперь я действительно спокоен. Раз даже у Псов Революции нет ко мне претензий.

— Лично я предпочитаю официальное название, — с улыбкой произнёс законник. — Служба по расследованию преступлений против революции. Но если господину арканологу так будет угодно…

С этими словами они покинули дом. Старик только буркнул на прощание что-то вроде: «Ну, ты поправляйся, я ещё загляну», но я понимал, что не заглянет. Визит лирранского законника, как и почётное, но абсолютно бесполезное звание заслуженного жителя Остолья было явственным сигналом. Забирай свои деньги, вали подальше и не баламуть воду. Мало кто из сильных мира сего хочет признавать свои просчёты, когда дело касается коррупции. И ещё меньшее их число хочет признавать тот факт, что из-за этой самой коррупции они едва не допустили очередной демонический прорыв. А особенно это касалось отныне и навеки веков свободной Лирраны, где и без того хватало проблем с чернокнижниками.

Вечером, когда вернулся Эдвин, я вкратце пересказал ему эту историю, на что он хмуро заметил:

— Можно многое говорить о нынешних властях Лирраны, но один факт не подвергается сомнению. Они ничего не забывают. Помните герцога Лозийского, который переправил бунтовщикам три сотни ружей? Как-то он быстро разбогател сразу после окончания войны, не находите? И если бы в Империи не началась уже собственная междуусобная вражда, таким бы и оставался. А пастора Майнелла, который призывал вешать последователей Грубера на соснах? Нашли и убили в самой Ризе. Революция не забывает ни своих друзей, ни своих врагов. Вопрос только в том, кем она считает вас?

И, улыбнувшись, дополнил.

— В любом случае, можно порадоваться. Вас она, как и многих других, сделала весьма состоятельным человеком.

***

Когда близилась к концу вторая неделя моего вынужденного отдыха, я понял, что начал уставать от безделья.

Начала покалывать отросшая до неприличных размеров щетина, а патлы постоянно лезли в глаза, из-за чего то и дело приходилось их сдувать. Всё тело ломило от постоянного лежания, организм требовал действия, пробежки, протяжки, хотя бы прогулки на свежем воздухе. Да и однообразие моего досуга начало утомлять. Я вдруг поймал себя на мысли, что устал и от чтения, и от ежедневных разговором с Эдвином. Пусть он и был человеком достаточно образованным, но не единым же образованием себя развлекать. Неожиданно для самого себя я ощутил, что соскучился по работе. Ха, заяви мне это кто-то год назад, когда я брёл по болотам Альбии, сжираемый комарами, я бы рассмеялся ему в лицо.

А ещё очень хотелось пива.

Улучив момент, когда мой собеседник-маг вновь отправился в город по своим неясным делам, я перешёл к решительным действиям. Достал из спрятанной котомки бритву, тщательно выскоблил лицо. Затем сладко потянулся, блаженно кряхтя каждый раз, когда хрустела спина, спустился на второй этаж, потребовал от слуги омлета. Обязательно с ливером. Хозяйка всё бегала вокруг меня, квохтала, что, мол, мастер Эдвин не велит, но я резонно заметил, что какие мои годы. Молодой ещё, заживает, как на собаке. Упоминание о моём юном, по её меркам, возрасте немного примирило генеральшу с моим самоуправством. Как и все старухи, она наделяла прожитые года какой-то едва ли не мистической силой, с помощью которой она могла, словно пророк Молитор, раздвигать моря и сокрушать звуком собственного голоса стены Бабилема.

Расправившись с завтраком, я наскоро собрался, накинул на плечи недавно подаренную Эдвином куртку с меховым подбоем и вышел из дверей моей импровизированной лечебницы. Белый дневной свет тут же ударил по глазам, а порыв холодного воздуха приветливо облизнул гладко выбритые щёки. Я остановился на пороге и, прикрыв глаза, медленно сделал вдох полной грудью.

Мороз и солнце. Приближалась Жертвенность и улицы всё-таки припорошило небольшим слоем снега. Скорее всего, к самому главному дню в году уже всё растает, но было приятно. На моей родине зимы крепкие, сугробы обычно по колено, поэтому зима без снега для меня, что баба без сисек. Некрасиво и до тоски неприятно.

А город тем временем жил своей жизнью, не обращая внимания на своего спасителя. Мимо меня вихрем промчался мальчонка-посыльный, прижавший к груди холщовую сумку. Бурча себе под нос что-то матерное, медленно шкандыбал по краю дороги работяга-плотник, то и дело подбрасывая на плече массивный колун. Медленно променадила какая-то парочка, судя по женским штанам — до края эмансипированная. Под выцветшей от времени вывеской «Толстый Готлиб», мирно сопел забулдыга, светя на окружающих красным от мороза (или от выпивки?) носом. А из лавки, над входом в которую красноречиво были нарисованы ножницы, вышел дородного вида детина и, почесав пузо, принялся раскуривать трубку.