К нему я и направился в первую очередь. Длинные волосы в дороге — это крайне непрактично, и я в последнюю очередь хотел подцепить вшей. А потому без всяких сомнений расстался с шевелюрой под утомлённое кряхтение цирюльника.

После того, как стрижка была окончена, я решил, что слишком долго себя ограничивал и в прочих радостях жизни. Порадовавшись, что трактир так предусмотрительно находится по соседству с лавкой брадобрея, я решительно направился к толстячку Готлибу.

В конце концов, ведь не обеднеет корчмарь, если разок нальёт народному герою за счёт заведения?

Я просидел в кабаке до вечера. Пиво было вполне сносным, правда, у хозяина остался лишь лагер, а я рассчитывал на свой любимый пилснер. Зато тот же самый хозяин, на проверку действительно оказавшийся толстым и действительно Готлибом, поил им меня абсолютно бесплатно. И предоставил вполне сносную мясную нарезку со свиными рёбрами, разного рода колбасами и мелко нарезанным луком. Он пытался было задержать меня на подольше, порывался даже устроить пирушку в мою честь, но я отклонил все его предложения. Бесплатную рекламу делать ему не хотелось, а пиво мне в какой-то момент просто надоело. Хотелось действия.

Я понял, что слишком засиделся в Остолье.

***

— Уже засобирались? — поинтересовался Эдвин, заглядывая ко мне в комнату.

Его приход не стал для меня сюрпризом. Как и всякий воспитанный человек, маг всегда стучал, прежде чем войти. Так и в этот раз.

— Именно, — ответил я, укладывая в дорожную сумку сухари, заботливо подсушенные для меня госпожой Люнд. — И ради Создателя, Эдвин, не смейте меня отговаривать. Я достаточно отдохнул и чувствую себя вполне прилично.

— А разве вы не хотите лишний раз расслабиться? Поспать в нормальной постели, поесть горячей еды? Или вообще, задержаться в Остолье на годик-два? В средствах вы не стеснены, да и к тому же почётный житель. Я думаю, госпожа Люнд готова будет уступить вам угол за символическую плату…

— Эдвин, пожалуйста. Давайте вы не будете пытаться привязать меня к земле. Я не крепостной и не солдат. Никаких клятв никому не давал. Я птица вольная, куда хочу, туда и еду. И тем самым зарабатываю себе на хлеб.

— Хотите сказать, вам по душе такая жизнь? — с улыбкой спросил он.

— Именно. Лучше скажите на милость, куда вы дели мой меч?

Улыбка мага стала ещё шире.

— В бельевом ящике, второй отсек сверху. И вы не правы, если считаете, что я буду чинить вам препоны, раз вы решили уехать, ссылаясь на ваше здоровье. Наоборот, судя по вашим ответам и стойкому запаху браги, вы более чем здоровы.

— Слава Создателю, — произнёс я, выдвигая шкаф. Меч действительно был там, лежал в коричневых ножнах между розовой сорочкой и старушечьими панталонами. — Значит, попрощаемся в дружественной обстановке.

— По правде сказать, — продолжил Эдвин, — я бы хотел выдвинуть вам предложение.

— Какого рода? — поинтересовался я, прилаживая ножны к поясу.

— Вы ведь направляетесь в Карсилию? Через Журавлиный перевал?

— Планировал два месяца назад. Да и сейчас планирую, если честно. Можно, конечно, добраться до побережья и зафрахтовать корабль, но это будет сильно дольше, чем идти через горы. А задерживаться в Лирране я не хочу.

— Всё ещё надеетесь успеть по своим таинственным делам?

Я помотал головой.

— Климат не нравится. Да и лишний раз мозолить глаза заплечным мастерам не сильно хочется.

— Понимаю, — кивнул маг. — И не смею осуждать. Осторожность всегда отличала благоразумных людей.

— А храбрость?

Улыбка вновь заплясала на лице мага.

— А храбрость к благоразумию никакого отношения не имеет. Если вы думаете, что я пытаюсь обвинить вас в трусости, то напрасно. Я не могу так говорить о человеке, который в одиночку вышел против сорды с девятью цветами.

— Тогда, к чему тогда было это замечание? — задумчиво произнёс я, ещё раз осматривая комнату.

Вроде ничего не забыл.

— К тому, что в вас нет фанатизма. Будь на вашем месте тот, чей разум не способен к манёвру, он бы бросился на Пса Революции с кулаками, обвинил во всех смертных грехах и развращении народных масс. Это, если бы он был человеком верующим. Вы ведь верующий, мастер Летт?

Я посмотрел на него, как на дурака, и молча изобразил тремя пальцами символ пронзания.