Вильма притянула меня к себе, коснулась губами моей щеки — как поцелуй.

— На оружие, дорогая моя Карла. На своё личное оружие. На то, что пойдёт в пропаганду, на то, что нужно для дипломатии. Я слишком хорошо знаю, что улыбка вовремя может спасти не одну сотню жизней, если речь идёт о дипломатической игре. Я поставила в ружьё дворцовые службы: в официальных приёмных, в зале Большого Совета, в Белой гостиной, в Синей гостиной — а потом и в прочих помещениях — переделывают светильники, потому что мне важен правильный свет. Там, где я могу на него воздействовать, он будет работать на меня. Я изучаю возможности этого тела. Я знаю: послы шепчутся, что Божье чудо оживило фарфор. Превосходно. Это нам на руку.

— Вместо того чтобы отдыхать, ты учишься вот этому всему…

— А раненые солдаты учатся ходить на протезах, чтобы вернуться на фронт. По сравнению с их ратной работой моя — салонные пустяки. Им надо быстро и чётко двигаться, бегать, ползать, стрелять. А мне надо уметь солгать так, чтобы поверили. Мне надо уметь очаровывать — и мне приходится переучиваться. Идёт неплохо, — улыбнулась Виллемина. — Однако взгляни на бедную собаку на полу — она, кажется, глубоко опечалена. Тяпочка, Тяпочка!

Тяпка с готовностью запрыгнула на диван и втиснулась между нами. Вильма принялась её гладить, Тяпка прижала лапой её руку и лизала пальцы. Свободной рукой Вильма обняла меня.

— Если бы ты знала, дорогая, — сказала она глухо, — как моей душе темно и пусто без тебя и без твоей собаки. Я ведь знала, насколько важное и необходимое дело ты делаешь — теперь ещё знаю, что ты сделала его настолько прекрасно, насколько вообще возможно… но как же мне хотелось порой послать за тобой немедленно!.. Ох, прости. Не подумай, что я упрекнула тебя. Просто настолько глубоко тебе верю, что смею иногда пожаловаться…

— Мы победим, — сказала я. — Видно по всему. И вообще — Господь же должен быть за нас!

— Да, но он зрит, не вмешиваясь, — сказала Вильма. — Не считая неожиданных чудес вроде молитв Ричарда.

— А где Валор? — спросила я. — Его я тоже давно не видела.

— Я тоже, — кивнула Вильма. — Он очень занят. Вместе с мессирами Айком и Диэлем, тритоном, военными инженерами и экипажем «Миража» согласовывает наши будущие поставки оружия жителям вод. Они составляют основу договора — ну и прикидывают, сколько глубинных бомб сравнительно безопасно отвезти на «Мираже» за один рейс. Завтра утром мы провожаем подводное судно в новый поход — тогда мессир Валор и освободится.

Выходит, в эти дни Вильма была совсем одна. Одна — и ворох тяжёлой работы. И вот эта жуткая процедура…

И тут меня осенило:

— Королева моя драгоценная, — сказала я, чуть не плача, — ты что же, специально так выбрала время, чтобы переделать лицо? Когда меня не будет? Чтобы я не пыталась отговаривать и под руки не лезла?

Вильма ткнулась лицом мне в шею — длинные чудесные кукольные ресницы, тёплая, Боже мой… Ничего не сказала — не захотела сознаться, да и так ведь понятно.

— Ты очень устала, я знаю, — сказала я тихонько.

— Очень, — так же тихо сказала Вильма. — Я засыпаю, дорогая Карла. Я бы хотела просто поболтать с тобой… чуть-чуть… но…

Подняла голову и зевнула. И улыбнулась:

— Могу зевать, представь. Даже больше того — получается само собой.

— Тебе надо немедленно лечь в постель, а не демонстрировать мне удивительные возможности, — сказала я.

Виллемина не стала возражать. Я проводила её в нашу спальню и помогла раздеться. Она сняла причёсанный парик и надела его на манекен — и я подумала, что Друзелла позаботилась, а у моей Вильмы появились новые привычки. В чепчике с оборками моя королева почему-то выглядела ещё живее — живой, но больной девочкой…

Она уснула мгновенно, еле опустив голову на подушку, а мне не спалось никак. Такая уж у меня странная особенность: от слишком сильной усталости происходит какая-то инерция, мешающая заснуть, постель кажется неудобной, маятно и тяжело. И я потихоньку встала, оставив Вильму спокойно спать в обнимку с блаженно дрыхнущей Тяпкой.

Теперь моей собаке тоже нужен сон.

А я словила бессонницу.

Я укуталась в шаль поверх рубашки и тихонько вышла в нашу гостиную. Открыла окно — ночной воздух, густой, сырой и холодный, пахнул пьяной весной, и захотелось бродить по кромке прибоя без башмаков, пока рассвет не высветит небеса…

Я сидела на подоконнике и смотрела в небо, бездумно, в каком-то полусне наяву, — и, наверное, в конце концов задремала бы — но вдруг гостиная позади меня начала наливаться странным светом. Будто кто-то растопил камин: такие же тёплые отблески. Но камина-то нет!

Я вскочила — и сразу всё увидела.

Свет шёл из зеркала. А за зеркалом стоял, приложив ладони к стеклу, милый друг Ричард — и улыбался своей чудесной щербатой улыбочкой. Дырка на месте выбитого резца дивно гармонировала с белоснежными вампирскими клыками, а его тонкое лунное лицо и вишнёвые очи — с потасканной шинелькой без погон.