— Господин сержант, давайте откроем ворота?

— Нет, Осберт, мы уже вчера это обсуждали, снаружи сайнады.

— Но мне репу полоть пора.

— Сайнады, Осберт.

— Но мы сидим тут уже целую неделю…

— Верно, Осберт, это называется «осада», она так работает.

— Вообще, за последние дни сайнады никого не убили…

— Это потому, что мы за стенами.

— Точно? Может опасность сайнадов просто преувеличена?

— Ты сейчас серьёзно?

— Ну да. Не могут же они поубивать нас всех?

— Вообще, именно это они обычно и делают в захваченных городах.

— Но у меня там репа не прополота…

Отрывок из комедийной пьесы «Приключения сэра Лигьена Неверующего».

Таскол, взгляд со стороны

Над горизонтом высились столбы дыма. Священные знаки Хореса поднимались на знамёнах, украшали щиты, перехватывали шеи. Вернувшиеся министры следили за императрицей хищными взглядами. Слуги смывали и стирали кровь и краску, а потом заштукатуривали сажу.

Милена вспоминала ранее читанные книги, мудрость древних философов и тщательно собранные трактаты современников. Она уже давно обнаружила, что одна лишь история обладала родственной ей природой. Читать исторические труды значило для неё читать о себе в манере одновременно конкретной и абстрактной — от донесений императорского двора начала правления Дэсарандеса (сотни лет назад) у неё нередко мурашки бежали по коже, столь жутким казалось сходство.

Каждый поглощённый ею трактат и каждая хроника обнаруживали те же устремления, те же пороки, те же обиды, ту же ревность и горести. Менялись имена, сменяли друг друга национальности, языки и века, но те же самые уроки вечно оставались невыученными. По сути дела, она знакомилась едва ли не с музыкальными вариациями, в различных тональностях, разыгранными на душах и империях, уподобленных струнам лютни. Опасность гордыни. Конфликт доверия. Необходимость жестокости.

И над всеми временами властвовал один-единственный урок — досадный и, во всяком случае для неё, отвратительный и неприглядный…

Власть не сулит безопасности.

История убивает слабых правителей.

Звуки боевых барабанов и горнов, в чём-то похожих на имперские, легли на столицу. Таскол был охвачен смятением. Подобно чаше воды, поставленной на основание несущегося поезда, город волновался, трепетал и выплёскивался через край. Ибо скончался Киан Силакви, высший жрец Хореса. Пульсировали чёрные сердца мятежных кашмирцев, которые грозили ей с севера. Имперские солдаты и рыцари веры спешили защитить столицу — открыть арсеналы, успокоить взбудораженных горожан, занять куртины великих стен. Однако благословенная императрица торопилась защитить своё сердце…

Ольтея.

«Сейчас она где-то в городе, но уверен, что вылезет из своей норы сразу, как только узнает новости», — припомнила она слова Силакви, который сказал их незадолго до того, как получить удар клинком от своего убийцы.

И Мирадель догадывалась, куда она могла бы сбежать. Место, где её не выдали бы ни за что на свете…

Рыцари веры в парадных одеяниях — прежде приглядывавшие за ней как за пленницей своего господина — ныне сопровождали её как свою владычицу. Памятуя об осаждавших центральный храм толпах, они предпочли покинуть его чередой заплесневелых тайных тоннелей, в ином веке служивших сточными канавами.

Предводитель, паладин веры, Фраус Грабсон, вывел их к выходу, расположенному в окрестностях западной рыночной площади, где обнаружилось, что улицы запружены теми же самыми толпами, которых они хотели избежать — душами, столь же стремящимися к обретению своих любимых, как и сама Милена.

Повсюду, насколько хватало глаз, её мир состоял из бурлящих людских сборищ и каменных желобов, наполненных возбуждёнными толпами. Над уличным хаосом высились мрачные и безразличные дома.

Отборные охранники Киана с боем создали вокруг Милены свободное пространство. Они трусили рысцой там, где улицы позволяли это, а в других местах бранью и дубинками прокладывали путь сквозь потоки и струи несчётных толп. На каждом перекрестке Мирадель приходилось переступать через павших — тех несчастных, кто не сумел или не захотел уступить дорогу своей благословенной императрице. Она знала, что паладин веры Грабсот считал безумием её вылазку в квартал знати в такое время. Однако служба, как верховному жрецу, так и императрице, подразумевала безумие во имя чудес. И, если на то пошло, её требование только укрепило его верность, подтвердило то божественное достоинство, которое, как ему казалось, он заметил у неё в великих и мрачных пустотах центрального храма. Служить божественной сущности значило обитать посреди частей целого. Лишь твёрдость в вере отличала фанатика от безумца.

Но, как бы то ни было, его господин, высший жрец, мёртв, его император воюет в дальних краях, и вся его верность теперь принадлежит ей одной. Ей, супруге величайшего в мире человека, Господина Вечности, Первого и Единственного. Ей, благословенной императрице, Милене Мирадель! И она спасёт свою любовь — даже если ради этого придётся испепелить весь Таскол.

«Ольтея совсем не та, за кого ты её считаешь, Милена. У неё и Финнелона есть один весьма постыдный секрет, с которым нам ещё предстоит разобраться», — всплыли в голове женщины слова Силакви.