Было душно, чадно и жарко. А еще шумно. Хольмганг решили устроить прямо в длинном доме, так что, несмотря на то, что площадка для поединка была совсем небольшая, зрителям все равно было тесно. Потные, изрядно пьяные, искаженные жаждой крови лица плыли вокруг, дым брошенных в очаг пьянящих разум трав искажал реальность и Сив казалось, что на ее бой смотрят не люди, а пробудившиеся от векового сна йотуны. Земля под ее ногами пульсировала в бешенном ритме. Точно в контрапункт стучащего где-то у горла сердца.

Видек-Дубовый щит, был просто огромен. Пять локтей самое малое. И в ширину в половину от этого. А еще он был быстр. Слишком быстр, для такой туши. С трудом уклонившись от просвистевшего на уровне лица здоровенного, будто весло боевого драккара, лезвия меча Сив, крутанувший на пятке ткнула рогатиной в чуть приоткрывшуюся подмышку, самую малость но все же последовавшей за полупудом остро наточенного железа ручищи… Ударила резко, скупо, экономно, умело, уже чувствуя как трещат под натиском острой стали кольца кольчуги, а на землю льется кровь… И еле-еле успела уйти от метнувшегося ей в висок массивного навершия. Прогнувшись, словно южанская танцорка, девушка слепо вскинула секиру ожидая сокрушительной атаки, слева, под ребра, напролом, как наверняка била бы сама бы сама. Удар пришелся справа. Не мечом. Огромный словно ворота общинного дома, выкрашенный синей краской, густо покрытый охранными рунами щит, врезался в нее с силой атакующего быка. В последний момент успев подставить частично защитившее челюсть, плечо, девушка, отлетев на добрые пять шагов покатилась по утоптанному земляному полу.

Вокруг раздался яростный рев. Ну да. На ее стороне были немногие.

Все началось донельзя обыденно. Ударившие морозы, темная ночь, очередной внезапный набег на один из жирных долинных поселков. Вой ледяного ветра. Стужа, бросающая в лицо острые снежные лезвия. Крики раненных, мечущеюся по соломенным крышам кошар пламя. На руках хрусткой корочкой застывает кровь тех, кто посмел заступить ей дорогу. Она старается не убивать, бьет лезвием секиры только воинов спесивого южанского ярла, что объявил себя хозяином этих земель. Остальным довольно ударов древка и грозного рыка. Ночь рвет девичий крик. Тонкий. Слабый. Почти тут же оборвавшийся.

«Отпусти мою маму!»

Что-то в душе рвется и переворачивается. Разгорающееся внутри пламя боевого задора гаснет, будто засыпанный лавиной костер. Сив идет на звук. Овчарня пылает, на лицо и за шиворот падают угли, но она не обращает на это внимания. Детский крик бьется в черепе, застилая глаза багровой пеленой ярости.

«Отпусти, отпус… А-а-а!!»

Распятое на земле женское тело из груди которого торчит меч. И второе, маленькое отчаянно брыкающееся в тщетной попытке скрестить разбросанные в стороны худые коленки. Тяжелое лезвие секиры поднимается. Медленно-медленно. Словно во сне. А потом рвется вперед, с хрустом впиваясь между ритмично поднимающихся и опускающихся волосатых ягодиц распаленного битвой и похотью северного воина. Того, кого она еще утром могла назвать братом. Довольное, уханье сменяется задушенным всхлипом. Сив, рычит и бьет снова, по хребту сокрушая ребра, обнажая сизое, пульсирующее нутро. Хрип переходит в бульканье. Выпучивший глаза налетчик взмахивает руками, обильная струя замешанная на желчи рвоты бьет в лицо девчонки, течет по доскам, он содрогается всем телом и кулем оседает вниз придавив не прекращающую рыдать девчонку. Зажмурившись от визга что-то яростно орущих ей в ухи духов, Сив выдергивает орудие из раны. Секира опускается еще раз, на зареванное лицо, в раскрытый в немом крике ужаса рот. Точно. Сильно. Безжалостно. Грязно. Зато быстро и стоит надеяться, не больно. Распятое на земле худое тельце девочки не двигается. Дым ест глаза. Хочется завыть от тоски и уйти в ночь. Бежать как можно дальше. Но нельзя. Дело надо закончить. Она не будет скрывать, что убила одного из собственных хирдманов. К тому же… К тому же за воина всегда отвечает его хедвиг. На рукаве убитого бандита голубая нашивка. Символ Видека — Дубового Щита. У командира всегда есть выбор. Всегда.

Она предъявила ему обвинение прямо на пиру. Надеялась на поддержку Хальдара. Ответ того, кого она считала своим конунгом, вверг ее в шок.

«Видек в праве требовать с нее три гривны[1] золотом или, если она не сможет ему заплатить, взять ее себе в рабство на год. Ты ошиблась маленькая убийца, запуталась. Подняла руку против своих. Тебе многое прощалось, когда ты была ребенком, но пора взрослеть. Или твое железо ни разу не окроплялись кровью невинных? Мы нидинги, а не имперские рыцари про которых рассказывают приходящие с юга барды и плясуны. Мы живем по законам предков, а главный закон, это право сильного. Что? Хольмганг? Ты слишком многого просишь маленькая убийца, но… Сегодня праздник, а поединок порадует Старого медведя…»

Дубовый щит презрительно скалится. Вряд ли великан сильно расстроился, когда узнал как погиб его воин. Видеку всегда нравилась кровь. Своя или чужая, не важно. А еще, два года назад он хотел с возлечь с ней, зажал ее в углу клети для зерна и неизвестно чем кончилось бы дело не выпусти Сив на мгновение своего зверя. С тех пор она не раз замечала на себе его тяжелый, ненавидящий взгляд. Это было странно. Два года это слишком долгий срок для такой мелкой обиды. Но возможно, те, кто говорил, что несмотря на всю свою тупость Видек никогда ничего не забывает, были правы. А может дело было совсем в другом… И чем дольше она об этом думала тем больше подтверждались ее опасения. Да… Дело в другом. Духи не раз предупреждали ее, но она просто не хотела слушать. Видек лишь орудие, как молот или дубина, а она попала в ловушку словно зверь в силки. И эту ловушку поставил кто-то намного умнее, чем пытающийся сейчас ее зарезать вставший на дыбы медведь. Она не может выпускать своего зверя на Хольмганге. Бог-зверь не допустит такого. Просто не даст. Как не дал ей в свое время обратится его жрец Стоневульф. Когда это было? Пять зим назад? Семь? Не важно. Сейчас ей придется справляться самой.

Пока получалось не слишком хорошо. Прокатившись по земле Сив, вскочила на ноги и тут же вскинув над головой секиру попыталась заплести ей меч Видека. С таким же успехом она могла бы попытаться остановить лавину. Легко отбросившее возведенную на его пути защиту, острие меча скользит вперед вспарывая ей лоб. Рана пустяковая, даже не рана, царапина, но глаза сразу начинает заливать кровь. Это плохо. Очень плохо. Еще несколько мгновений и она ослепнет. Станет беспомощной.

Видек снова скалится. Удачный удар. И урок зарвавшейся девке. Если бы он хотел ее убить, то лезвие вошло бы ей в переносицу или в рот. Значит этот боров… Уйдя от следующего, грозящего рассечь ее пополам, замаха легким пируэтом Сив, тянется вперед и достает острым подтоком стискивающую рукоять меча похожую на лапу тролля ладонь. Заточенный шип легко касается покрытой защитными рунами, вздутой набухшими от напряжения жилами кожи. Легко совсем чуть-чуть. Кровь хлещет так, будто из руки великана забил родник.

— За это я забью твой топор тебе в задницу!!! — От рева великана дрожат стены. Меч бьет низко, по ногам. Сив прыгает и тут же понимает, что допустила ошибку. Ловушка! Щит встречает ее в воздухе, сбивает с ритма, перекрывает обзор, выскользнувший с совершенно неожиданной стороны, взрезающий на противоходе воздух клинок целит ей в живот. Казалось, должная быть крепко связанной, усыпленной и обездвиженной, священной землей хольмганга, Не-Сив в ее груди рычит и лениво поднимает голову… Грязный, подлый удар. Хотя, на божьем суде не бывает подлых ударов. Это суд самой смерти, суд великого уравнителя, великой оси колеса мира, а верховного бога не зря называют отцом всей лжи. Сив невольно улыбается. Она уже не та девчонка, что привел к своим нидингам Хальдар. Пусть, Рогатый топор отказывается признавать, что она благословлена, пусть ни один из ритуалов инициации так и не был проведен, пусть она не получила на кожу ни охранных рун и связывающих знаков, пусть она не носит на шее цепь благословленных, пусть она так и не подружилась со своим духом, не подкупила его, не одержала силой, не получила обещанного, ей за эти годы все же удалось, кое-чему научится. Спящая в ней сила, тоже не теряла времени даром. Да. Она не получила ни медвежьей мощи, ни волчьей ярости, ни лисьей хитрости, ни орлиной зоркости, ни змеиной стремительности, ни даже бычьей стойкости. Но ее тело менялось. С каждым днем. Почти незаметно. Просто ее мышцы становились чуть сильнее, кости крепче, а суставы гибче. Каждое утро она будто прорастала почти незаметными, исчезающими к вечеру стальными нитями. И с каждым новым днем этих нитей становилось все больше и больше. Она просто становилась тверже. Яростней. Быстрее. И больше. И сейчас она была больше, сильнее, крепче, быстрее и тверже большинства из благословленных в этом зале, уступая лишь видеку и самому Хальдару. А еще она обладала силой. Той силой, которой не было у других. Ярость Не-Сив превосходила даже то, что сидело в Рогатом топоре. Она это знала. Знала, по его задумчивым взглядам, по его ласковой сочащейся смертельным ядом улыбке, по его прикосновениям, тому, как он с ней обращался, когда брал ее в свою постель. Она знала это по шепоткам, что отравленным туманом вились вокруг нее, знала из того как замолкали воины стоило ей взять в руки рог с медовухой или присоединится в игре в кости. Из огненной ярости и ледяного гнева, из упорства и вечных сомнений, из безумных желаний и робкой осторожности проросло что-то новое. Да. Эти годы не прошли даром, теперь Сив ощущала свою тень как собственную руку или глаз, они были сторонами одной монеты, плоскостями одного клинка, наружной стороной и изнанкой, и просто не могли существовать друг без друга. Она не была глашатаем Бога-смерти. Она была проводником. Тем лезвием, что мостом проходит, между жизнью и той стороной. Большую часть времени внешней, открытой миру гранью была Сив, но когда приходилось действительно туго она оборачивалась. Правда иногда Не-Сив становилось слишком скучно и тогда приходилось выпускать ее наружу, но это происходило очень редко потому что, та другая ее сторона, предпочитала либо лениво спать, либо удовлетворялась ролью зрителя. Возможно, Хальдар был в чем-то прав. Другие благословленные были на нее не похожи. Одни, не могли обращаться к своей ярости по желанию, и перед битвой вынуждены были пить настой из мочи накормленных ядовитыми грибами козлов, другие, как Видек, наоборот почти не различали ту грань, которая разделяет человека и зверя, срываясь в безудержный гнев по малейшему поводу. Эти предпочитали жить в одиночестве, уходя за пределы поселка нидингов и лишь иногда возвращаясь в длинный дом, чтобы набрать немного еды и припасов. И ни те ни другие не чувствовали своего зверя как часть себя. Они считали их лишь духами, разделившими с ними их тела. Они были дураками. Разве можно считать свое сердце, легкие или печень другим существом? Разве можно отделить от себя свой собственный разум? Это было глупо, но когда она попробовала объяснить это Грогу, одному из самых молодых и наиболее спокойных благословленных встретила лишь недоуменный взгляд и глухое раздражение. То, что говорила она, в корне расходилось с тем, чему их учил Хальдар. Впрочем, она не стремилась никого переубеждать. До этого момента. Но теперь, стоя на утоптанном пятачке ристалища, она поняла, почему отличается от других. Их тень, их мощь, их стойкость, были заемными, данными им богами взаймы. Не более чем иллюзией. Иллюзией силы, за которую им пришлось заплатить своей кровью и жизнью. Частью себя. Ее тень… Она была тенью. Всегда. По праву рождения. По праву души. По праву крови.