— Простите. — Шагнув вперед Эддард, подняв взгляд твердо взглянул в лицо шамана. — Но я пойду с Сив.

— Нашел наконец свои яйца, сын юга? — Небрежно махнув рукой, старик усмехнулся. — Впрочем, это не важно. Нет. Это не твоя война. Ты слишком слабый, жирный и мягкий для таких дел. Я не смогу приглядывать за тобой.

— Я пойду с вами. — Твердо повторил Абеляр и пристукнул тростью. — И смогу за себя постоять. Если у вас найдется для меня оружие, помогу вам в бою. Когда-то я увлекался стрельбой из лука. У меня недурно получалось. Попадал по тарелкам с пятидесяти шагов.

— По тарелкам. — Неожиданно фыркнула великанша. — По тарелкам… — Задумчиво повторила она и развернувшись к лесу принялась всматриваться в сену деревьев. — Дай слово, что с Майей ничего не случится, Бердеф.

— Клянусь своим сердцем. — Торжественно кивнул старик и обернувшись к Абеляру, ощерил зубы в полубезумной ухмылке. — Ты получишь свой лук, южанин. И стрелы. Только не просись в живот к мамочке, когда все начнется. А ты, девочка…

— В фургоне было оружие. — Перебила старика горянка. — Много оружия. Я люблю железки. Правда они меня не любят. Постоянно ломаются. Как я понимаю, твои воины не побрезговали забрать его себе. Понимаю. В лесу железо редкость. Я не прошу отдать все назад. Поговорим об этом после боя. Но, вон у того я вижу мой молоток. Мне нравится этот молоток. У нас с ним есть пара общих воспоминаний. Ну или появятся… — Ткнув в сторону пикта с торчащим из-за спины здоровенным, пересаженным на длинную по грудь взрослому человеку, рукоятку, кузнечным молотом, горянка растянула губы в широкой ухмылке. Покрытый шрамами воин оглянулся сначала влево потом вправо, словно надеясь что указывают не на него. Сглотнул слюну и меленно сняв со спины молот поставив его на землю отступил на пару шагов.

— Nj uht,fyyfz Ничья Дочь! — Рявкнул он, и сжав кулаки оглянулся на собратьев по оружию. Воины молчали.

— Они идут лесными тропами, ни к кому не обращаясь произнес шаман и тряхнув головой недобро уставился на Абеляра. — Торопятся. Почти не дают себе отдыха. Их колдун очень силен, но я умею больше. Лес помог мне заплести их тропы и ему придется постараться, чтобы их распутать… Они будут ходить кругами, проваливаться в ямы и застревать в кустах. Мы пойдем холмами. Летом это опасно, но даст нам время. Достаточно времени, чтобы обогнать их. Найти правильное место чтобы их встретить. А когда мы его найдем мы сделаем так…

Солнце зацепилось краем за острые каменные пики, окрашивая небо в цвет темной, венозной крови. Далекие, но казалось, камнем можно добросить, скалы дышали холодом. Задыхающийся, жадно хватающий ртом воздух Эддард без сил повалился на траву. Хрипя как пробитые кузнечные мехи, историк поднял взгляд на обступившую его, стену, болезненно медленно но неумолимо погружающегося во мрак леса и невольно поежился от холода. Чаща давила, обступала со всех сторон, будто огромная сумрачная тварь, прилегшая у ног злобного великана. Над макушками деревьев высилась громада Разломного хребта. Горы довлели над этим местом. Мрачные и неприступные, дикие скалы на фоне красно кровавого неба, они выглядели декорациями в каком-то невероятном, грандиозном, театре. Еще час назад они являли миру свои склоны, пугая взгляд трещинами и разломами, ослепляя шапками укрытых льдом и снегом пиков, смеясь над летним временем белизной снежных шапок, выставляя напоказ бритвенно-острые отроги и хребты, скалясь щербинами и прорехами ведущих к перевалам, казавшихся отсюда столь пологими, а на деле неприступных, склонов. С шумом всосав в себя очередную порцию колюче-ледяного но столь желанного телу воздуха, Абеляр невольно закашлялся. Руки дрожали, ноги, превратились в кое-как налепленный на ноющие кости куски полузастывшего киселя. Рога сжимаемого потными ладонями успевшего в какой-то момент стать неподъемно-тяжелым лука выписывали кренделя. Три часа. Три часа безумного бега, что мерно топающая за его спиной великанша будто в насмешку назвала «походный шаг» совершенно его вымотали. Холмы. Все это из-за этих бесовых холмов. Врезающихся в чащу словно волнолом в бухту. Обманчиво пологих и зеленых. Манящих вереском и яркой мозаикой разнотравья. Если и есть преисподняя, то она могла выглядеть именно так. Вверх, а потом вниз, по камням, по осыпающейся топкой глине, по скользкому мху, не ища хоть, сколько либо подходящих для подъема троп, но тщательно избегая аморфных клякс, казалось вездесущей черной плесени. Если собрать все горы, подъемы и лестницы, что Эддард одолел за свою жизнь то он не набрал бы и трети того что он пережил за время этой безумной гонки. Уже на втором подъеме он почувствовал, как горят огнем сведенные от напряжения икры, как наливаются тупой болью колени, как медленно, но неумолимо подкатывает куда-то к горлу бьющее молотом в ребра сердце. Спуски были еще хуже. Бедра стонали от напряжения, спина ныла, ягодицы превратились в камень, а в поясницу кто-то забил раскаленную спицу, злорадно проворачивая ее при каждом неловком шаге. Ноги разъезжались на камнях, скользили, по будто маслом намазанному, склону, лук цеплялся за невесть откуда появлявшиеся на пути ветви кустарников, ремень тяжело бившего под лопатку колчана врезался в шею, заткнутая за пояс трость безжалостно лупила, по уже казалось ставшим сплошным синяком бедру, а каждое мгновенье грозило ему позорным падением. Но он не отставал. До хруста стискивал зубы, подавлял рвущиеся из груди стоны и заставлял себя делать следующий шаг. А потом еще и еще. Где-то под сердцем ученого мерно разгоралось темное пламя гордости. О-о-о… топлива у этого огня было достаточно. Каждый безразлично презрительный взгляд покрытого татуировками лесного охотника, легкие прыжки, даже не вспотевшего, несмотря на возраст шамана пиктов, ровное, словно она не торопясь прогуливалась по дорожке парка, а не безумной ящерицей скользила с камня на камень великанши. Он гражданин империи. Нации известной своей стойкостью. Нации, что не отступала ни перед какими трудностями. Нации, что своим трудом методичностью и упорством превратила срединные земли в бриллиант городов и трактов. Чьи легионы могли прошагать за день двадцать лиг, а потом за несколько часов построить в чистом поле крепость. И он, цу Абеляр, самый молодой лектор Лютецкого университета, не посрамит честь империи. Разве не он каких-то лет назад считался одним из лучших студиозусов-экспедиторов, провел в степях сулджуков почти пол года, пересек великую долину из конца в конец вернувшись с бесценным материалом для исследований, не раз удивляя сокурсников и коллег своей выносливостью и крепостью?

Степь была плоская как стол, а еще у тебя был хороший конь и два десятка младших студиозусов практиков. А еще ты был молод. Последние несколько лет, ты редко выходил из-за письменного стола, а самыми долгими для тебя путешествиями были прогулки до рыбного рынка. А еще ты слишком сильно налегал на сырный суп, темное пиво и сосиски с капустой.

Предательская мыслишка билась в мозгу надоедливой мухой, но Эддард упорно пытался ее отгонять. Плевать. Плевать, что ему уже сорок с медленно но неотвратимо растущим «хвостиком». Он гражданин великой империи и не позволит каким-то северным дикарям считать его слабаком и обузой. Большую часть жизни он был сыт и ухожен. Следил за собой. Не надрывался, не мерз, не голодал и не болел так, как эти траченные жизнью разрисованные лесные варвары. Он выдержит. Справится. И вот. Он справился. Справился, чтобы кулем упасть на траву края погребенного в глубине чащи оврага и хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Ты не похож на других, южанин. Ты меня удивил. — Удивительно мелодичный, столь не подходящий ни могучей фигуре, ни жесткому, словно вырубленному топором из твердой северной березы лицу, голос дикарки заставил его вздрогнуть. — Похоже, под всем этим салом, в тебе есть железо. Может иголка, а может целый нож. Ты был в легионе?

— Никогда… — Немного восстановивший дыхание ученый со стоном перевернулся на бок и огляделся но сторонам. Они разделились. Как и сказал Бердеф. Он с дикаркой, оказались по одну сторону рассекающего лес то ли широкого оврага то ли мелкого каменистого распадка, воины пиктов по другую. Быстро сгущающаяся тьма не позволяла их видеть, но Абеляр был готов руку на кон поставить, что он слышит треск веток, приглушенную гортанную речь, и звук как будто по земле волокут что-то на редкость тяжелое.

— Тащат лесину. Думают свалить ее на тварей, если они полезут наверх. — Ворчливо прокомментировала Сив и шмыгнув носом покачала головой каким-то своим мыслям. — С нашей стороны так сделать не получится. Этот Бердеф. Не забывай, кто он такой, книгочей. Он ненавидит таких, как ты или даже я. Тебя за твое рождение, меня… за то что я сделала.

— Он сказал… — С трудом успокоив дыхание, Эддард, послав к бесам приличия, сплюнул забившую рот и глотку рот пыль и грязь. — Он сказал, что ты была с Рогатым топором. Ты учувствовала в восстании?

— Хочешь знать жгла ли я мирные села? Душила ли женщин, отрубала ли головы беззубым старухам, насаживала ли на копья детей? — Горянка прикусила губу. Я была моложе. Слышала то, что хотела слышать. Видела лишь то, что мне показывали. А Хальдар… Он был красивым. Сильным. Он казался настоящим вождем. Героем. Тогда мне все это казалось правильным. Но потом… Я поняла, что за словами о свободе и золотом веке скрывается лишь жажда власти и ложь. Тогда я ушла от него. — Сив тяжело вздохнула. — Я совершила много ошибок в этой жизни. И видит Создатель, я об этом сожалею.