— Любуешься?

Он вздрогнул. Растерялся, надо ли ему на говорящего смотреть или следить, чтоб не заметили девчонки.

— Не переживай так, они слишком увлеклись тем, как перемывают косточки тебе и Содрехту, — со смехом успокоил Бурхард.

— Было бы чем любоваться.

Йергерт силился держаться холодно. И даже не соврал.

Орьяна, в кои-то веки позабывшая свои ужимки, не пытающаяся казаться покрасивей, растеклась унылой лужей по столу; подпертая щека нелепо сплющилась. А Йер в небрежной, грубой и затасканной одежде, шитой явно не по ней, с дурацкой деревянностью осанки при желании сошла бы за тщедушного тощего паренька. В движениях ее к тому же была резкость, женщину не красящая, почти нервная — и Йергерт каждый этот недостаток знал наперечет. Но легче оттого ему не делалось.

— Ну-ну, — брат Бурхард хлопнул по плечу. — Нет в этом ничего постыдного.

— Чушь, — огрызнулся Йергерт, оглянувшись на него.

Наставник добродушно щурил зрячий глаз, но видел Йергерт в этом только снисходительность.

За много лет он приучил себя смотреть в один лишь этот глаз и будто бы не замечать второй, но до сих пор порою умудрялся позабыться и вглядеться в водянисто-белое бельмо с почти что неподвижным веком. Он не мог понять, из-за чего брат Бурхард не желает скрыть его повязкой, но не спрашивал. Считал, что все равно не сможет до конца понять, зачем бравировать уродством и увечьем.

— От чумы и любви не уйти никому, — снисходительность просочилась и в тон. — А влюбляться в жен и невест друзей по дурной молодой башке — не зазорно и случалось со всеми. Главное — веди себя, как положено брату: с честью, с достоинством.

Йергерт вспыхнул. Лишь теперь он вдруг понял, что наставник решил, будто он смотрел не на Йер — на Орьяну. И не знал теперь, что стыднее: признавать, что разглядывал еретичку, какой нечем похвастаться внешне, кроме глаз дурных и пронзительных, или же позволить считать, будто посмотрел бы на чужую невесту — пусть невеста та Содрехту не сдалась.

Он не знал, что сказать, потому повторил:

— Было бы на что тут смотреть.

— Не позорься. Я с единственным глазом могу разглядеть, что она хороша, а ты что же, с двумя не способен? Или споришь с очевидным из глупости и упрямства?

— Вот уж от души спасибо! — звонко вклинилась Орьяна. Ее не смутили слова, как и брата Бурхарда не смутило то, что она их услышала — только Йергерт силился не краснеть, как дурак.

Да и волновала его не Орьяна — гордая, довольная и смешливая — он смотрел, как огнем горит взгляд рыжих глаз. Это пламя предупреждало: не смей.

И увидев, до чего же Йер зла, как ее зацепило, Йергерт не сумел себе отказать — усмехнулся со всей наглостью, с вызовом. Он подумал: не я это начал, но кто я такой, видят Духи, чтобы шанс упускать?

И теперь уже улыбнулся Орьяне.

Бурхард сделал шаг в фирмарий — чуть ли ни единственное место где не изменилось ничего: все так же хлопотали полусестры, а калеки доживали свои годы. Старый Арношт все еще пытался предлагать молодняку вино, и Гертвиг грелся под лучами солнца у стены.

Бурхард коротко ему кивнул. Тот вяло шевельнулся.

Бурхард сомневался, было то ответом или же случайностью. С тех пор, как комтурство послали на войну, Гертвиг стал плох.

Вельга только подтвердила его опасения — пока возилась с раной, она коротко и скупо бросила, что муж ее все реже в состоянии понять, где он, а если даже понимает, то старается сидеть, не шевелясь. В словах ее была усталость, в тоне — безнадежность. Сколько бы она ни думала, что он не годен никуда, в прошлые годы, то, что стало с ним теперь — совсем другое.

Во второй раз его забрала война. А может, и не отпускала никогда.

— Не будем про него, — сказала она вскоре. Под глазами залегли круги. Вельга измучилась. — Ты лучше расскажи, как съездили.

Она не попросила прямо, только Бурхард понял: ей хотелось знать, как Йергерт.

Рыцарь против воли коротко взглянул в окно — гадал: а как на самом деле будет он теперь, когда отца увидит? Можно ли вообще считать эту развалину отцом, когда растил мальчишку Бурхард в основном?

— Как полагается в его года: он верит, что уже мужчина, а на деле хочет творить глупости — дури-то много. Рвался там остаться.

Вельга вздрогнула.

— Вот уж не сомневалась. Хоть надеялась, что он проедется, посмотрит и пробздится, все-таки не сомневалась. Думала: вернется или нет?

— Чтобы “пробзделся”, надо было бы ему поехать самому. Как только начинаешь за кого-то отвечать, взрослеешь быстро.

— Он и за себя-то не способен отвечать, — горько заметила она.

— Не будь несправедлива. — Бурхард силился ответить мягко, но не мог не думать, что ее слова — ему укол. Он вырастил его таким. И в глубине души он думал, что, быть может, Йергерту и правда лучше было бы остаться там и воевать. “Пробздеться”, как она сказала, стать мужчиной.