Йерсена и теперь сидела в стороне, не подошла со всеми. Не участвовала в общей суете, смотрела только, как все складывали ветви и как девки, кто привез, давали всем хоть бы по горсточке истертого в труху букета, чтобы кинуть в пламя. Над прогалиной разлился хорошо знакомый дух цветов, напоминающий купальни.

Йер букета не взяла, так и сидела и тогда, когда к костру колдуний потянулись серые плащи. Вся молодежь сомкнулась плотным кругом, бормотала тихие молитвы, и их спины закрывали пламя, оставляя только дым над головами.

Кто из них решился первым, не сказать, но вдруг все как один взялись не просто кланяться, но опускаться на колени. Пляшущий огонь подсвечивал макушки, сгорбленные спины, а с той стороны костра блестели взгляды, устремленные в молитве вслед за поднимающимся дымом.

Над поляной стало очень тихо. Унялась возня и разговоры смолкли, только шепот множества молитв шуршал среди застывших истуканами людей.

Купцы и шлюхи, неожиданно смущенные, не смели лезть, но в стороне вставали на колени вслед за чародейками и юношами. Серые плащи из их отряда опускали взгляды, чтобы не столкнуться с кем-то из своих, стыдились преклонять колени, но то опускали головы, то улучали случай быстро хлопнуть. Оставаться в стороне было неловко, но и лезть — как будто унизительно. Ведь одно дело эти вот молокососы, а другое — взрослые и опытные воины.

Йотван поглядел на это, хмыкнул, хлопнул и небрежно полез в сумку, будто вовсе позабыв о том, как все молились.

Йергерт снова отыскал глазами Йер — та все сидела в стороне, недвижная, как статуя. Она смотрела на опущенные спины, преклоненные колени, и огонь плясал в глазах невыносимо ярким бликом. Йергерту почудилось, что взгляд за ним исполнен отвращения, презрения.

Тут кто-то из колдуний — даже из целительниц, должно быть, — вдруг запел. Слегка, тихонько, будто бы себе под нос, но над беззвучным лагерем звучало громко, а затем еще один несмелый голос просоединился, второй, третий, пятый…

Баллада прославляла Южную Ривину с ее мужем, Южным Сорином — целительницы часто пели ее, точно личный гимн. Жрецы ругались — они исполняли ее, как и остальные песнопения, на позабытом языке, какой и сами не могли понять, лишь зазубрить. Но кто-то как-то сделал перевод — а может попросту придумал новые стихи на старую мелодию, пересказав известную легенду, и, конечно же, теперь все знали этот вариант, а вовсе не тот древний, какой берегли веками.

Теперь же прячущий фальшь хор тянул ее в густой тиши и темени вокруг костра, горящего среди проклятых еретических земель, и песня уносилась в небо с дымом.

Йергерт поглядел еще немного и тихонько скользнул прочь, в кусты — отлить на сон грядущий.

Лес стоял совсем уж лысый, мертвый, а задрать подол и распустить завязки нидерветов перед пламенем, горящим, чтобы привлечь Духов, показалось может и не святотатством, но уж точно чем-то стыдным. Йергерт углубился, чтобы ветви его заслонили.

Страшно не было — меч был при нем, да и, как прежде рассудил, так он и верил, что едва ли кто-то сунется сюда. Вокруг стояла тишина, и только песнь летела меж стволов. Помимо воли он напел и насвистел мотив, пока под сапогами озорно пружинила хрустящая и ломкая трава, побитая морозом.

И тогда вдруг кто-то будто засмеялся — тихо, мелодично, почти в ноты.

Йергерт резко встал и огляделся, а рука сама нашла родную рукоять и вытянула меч, но в смутном зыбком свете лишь клубился плотный и рябой туман, перетекающий среди стволов. И никого вокруг. Лишь звуки песнопений, что теперь он будто бы угадывает, а не слышит.

Смех вдруг прозвучал отчетвей — из ниоткуда, но и отовсюду, точно эхо, отраженное и преумножившее один крохотный смешок до жуткого набата, доносящегося издали.

И Йергерт замер, вглядывался, силясь разобрать, кто здесь, но дымка размывала силуэты.

Он едва успел подумать, что смех будто женский, как вдруг различил фигуру впереди.

Без всяческих сомнений это была девица, чей легкий шаг и статная фигурка считывались даже сквозь туман, и лишь по ним понятно было — это юная красавица. Только они так гордо и с таким достоинством несут себя, шагают с такой грацией и гордостью.

Подол спускался в дымку и струился — не сестра, что почти все носили хозы с гамбезонами, как и мужчины. И в руках лукошко, что нисколько не оттягивало руку и не перевешивало — может быть пустое, может, с чем-то невесомым.

Йергерту почудилось, что под укрывшим грязь туманом что-то суетится, точно стая крыс.

А девка наконец приблизилась, и проступили волосы, невыносимо рыжие, еще приметнее, чем у Йоланды, и к тому распущенные, обрамляющие медью грудь. Лицо было юно и худощаво, с яркими и полными губами, уголки каких приподнялись в улыбке.

Она вышла перед ним, нисколько не боясь, не удивляясь, словно и ждала застать, заметней улыбнулась, поманила.

Йергерт не пошел, меча не опустил. И, хотя билась мысль, не убегал, как будто бы завороженный.