— Сейчас сила священных знаков наполнила ваши тела и заставит вас говорить правду. Тот же, кто попробует солгать, немедля заболеет, ибо Селкет истерзает ему внутренности. И умрет после этого в муках.

Каждый да поклянется именем Прекраснейшей (Хатхор), Сохмет, Селкет и Уаджет, что не злоумышлял на господина, не предавал его и тайн его, и не наносил вреда ему и дому его!

И вновь я пошёл одним из первых, ибо верил, что заклятье защитит меня. Так и вышло. И вновь выявился еще один вредивший князю. Едва произнес он клятву, как вдруг глаза его закатились. Он начал раскачиваться, затем упал и начал биться в приступе. Спина его то выгибалась назад, как лук, то скручивалась вперед. И этого тоже утащили стражи.

Остальным хранитель тайн сказал, что должны они молчать о том тайном, что видели и слышали тут, ибо в ином случае заклятье тоже нас поразит. О том же, когда мы обретем полную свободу — решит владыка самочинно. Впрочем, владыка милостиво отпустил нас уже на следующий день, лично собрав в том самом зале клятвы. Видно было, что он опять мучается от головной боли. Казалось, он даже внешне изменился — лицо вытянулось, кожа стала более бледной и гладкой, как у младенца, но от крыльев носа к углам рта легли резкие морщинки. И еще казалось, что вытянулось не только лицо, но и голова в затылке тоже удлинилась.

Владыка был краток. Он сказал, что не сомневается в нас, нашей преданности ему и в том, что мы понимаем, чем вызывались такие крайние меры. Вдруг распалившись, князь крикнул:

— Измены я не потерплю и не прощу!

Слегка успокоившись, он, милостивым манием руки, отпустил нас по домам. Кроме того, за наши невзгоды царский сын Юга жаловал нас верхними юбками из виссона и прекрасными кожаными сандалями с золотым тиснением на ремнях. Всех, кто оказался на время его вынужденным гостем. Кроме тех четверых, что пропали из жизни нашей. И, наверное, из своей. Их судьба напоминала об осторожности, и я не стал спешить встречаться с теми, кто спас меня при проверке. Я уже понял, что моё существование подвешено на одной нити. Впрочем, ничего нового я и не мог сказать.

Вскоре наступило время представления дани. Царский сын Куша Усерсатет отбыл в столицу и более не вернулся. Он пропал, как те четверо из его дворца. Войска, охранявшие его резиденции, сменились, везде был проведен тщательный розыск. Само имя его было велено забыть, и он был лишен даже посмертия, ибо со всех памятников имя его сбивалось, а могилы у него не было — его прекрасная гробница не наполнилась. В чем была его вина — народу не сообщалось. Неопровержимые следы злоумышлений и колдовства против царской семьи были найдены. Удалось ли поймать кузнеца — я не знаю, ибо это тайна не меньшая, чем заговор Усерсатета и то, что он, собственно, замышлял. Сменился не только Царский сын Куша. Многие из его доверенных слуг тоже были схвачены и казнены, как оглашалось — за то, что не донесли о преступлениях и злодеяниях своего владыки. Редко такое бывало — чтобы сменились вместе с князем Юга и все его заместители.

Меня не тронули. Но и должность, и звания свои я свои потерял — ибо кто из тех, кто не знал, что я сделал для страны, рискнул бы оставить при себе человека прежнего, опального и преступного владыки, и кто из тех, кто знал — человека, донёсшего на своего господина? Я лишился многого, но сгинуть без следа мне не дали, и я стал нужен и полезен, раздвигая пределы и принимая под крыло грифа новые племена в Куше. То, что сделано — сделано. И, столкнись я с Измененными под сенью любого владыки — сделал бы то же самое вновь, ибо Потерянные души могут остановить всю жизнь на земле. И призвавший их не должен жить. Все это я рассказал госпоже, и она убедилась в том, что я не веду розыск этой запретной тайны для неизвестного семера.

Хори оглянулся. Иштек слушал, раскрыв рот и целиком уйдя в рассказ Минмесу. Нехти тоже был очень внимателен, но видно было, что многое из рассказанного он знал. Тут Хори кое-что вспомнил:

— Усерсатет… Я ведь слышал это имя, — Хори благоразумно умолчал, когда и от кого, — но не знал, что он вызвал это проклятье…

— Он не вызвал, он не колдун. Но он выпустил его в мир. После его тайной казни несколько раз в Куше появлялись они, Измененные эти, и лишь с большим трудом, иногда — после смерти целых деревень и стойбищ их удавалось уничтожить.

Хори мимолетно глянул на Нехти, и тот утвердительно прикрыл глаза: да, это именно то, о чем он говорил с Хори в башне и у ворот, когда вернулся Иштек.

— Однако ты рассказывал нам эту повесть больше часа, а мы при суматохе этой отсутствовали намного меньше!

— И госпожа, и почтенный жрец знали историю Усерсатета. Мне надо было лишь доказать госпоже, что я был тем, кто раскрыл его замыслы и встал на пути колдуна. А тебе, господин мой, нужно было рассказать всю повесть о забытом правителе целиком.

— Не так уж он и забыт, как я погляжу… Ладно, время позднее, и я думаю, что решать стоит не при взгляде ночного глаза Ра (луна), а днем. Я вместе с десятником проверю караулы, а утром мы все встретимся вновь и решим, что делать дальше со всеми этими известиями и делами. Вы же отдыхайте, утром будем думать и решать все вместе, что нам надлежит сделать, и я спрошу совета и мыслей его у каждого, прежде чем решить.

Хори, Нехти и Иштек дождались, пока все бывшие в домике начальства покинут его. Было темно, и Хори велел Иштеку посветить от входа факелом, дабы гости не подвернули себе ноги по пути к своему ночлегу, хотя толку от этого и было мало. Когда Иштек вышел с зажженным от лампы факелом, Хори увидел, что у дверей сидит Тутмос. Очевидно, он слышал весь рассказ писца Минмесу, и на лице его до сих пор были ужас и благоговение. «Вот ещё одна забота, — подумал Хори, — теперь он такого натреплет».