– Я не говорю, что ты всё выдумал.

– Именно это ты бы сказала, будь ты плодом моего воображения.

– Ладно, спи.

Тишина. Я начал засыпать.

– У нас есть такой предмет – социальная психология, – продолжила Эми. – Препод говорит, что та часть мира, которую человек способен познать, статистически близка к нулю. Есть огромная вселенная, триллионы триллионов миль пустого пространства между галактиками, и всё, что доступно человеку – это небольшой туннель перед глазами длиной и шириной в несколько футов. Он говорит, что на самом деле мы живём не во вселенной, а внутри своих мозгов. Всё, что мы видим, мы видим через крошечную, как от иголки, дырочку в повязке на глазах, а остальное заполняем с помощью воображения. Поэтому всё, что мы думаем о мире – злой он или добрый, холодны или горячий, мокрый или сухой, большой или маленький, – всё это у нас в головах и нигде больше.

Какое-то время мы лежали молча. Затем я проговорил:

– Может, это не так уж и плохо?

Эми тихо просопела в ответ.

Я проснулся и понял, что не могу двигаться; затем задался вопросом, проснулся ли я вообще. Я лежал на спине: рука закинута за голову, голова повёрнута вбок в сторону двери в спальню.

Я снова попробовал пошевелиться. Одеяло было как камень. Руки и ноги как будто мне не принадлежали.

Я уставился в стену и вскоре осознал, что там, рядом с дверью, стоит человек. Как странно: я всё время смотрел в одну точку и понял, что он всё время был там. Как будто я наблюдал иллюзию, ставшую вдруг материальной. Но что ещё необычнее, я заметил его и почувствовал, что это он управляет моей способностью его замечать. Я не могу описать это чувство. Он не казался невидимым – он как будто сам решал, увижу я его или нет.

Это определённо был сон. Вокруг ни звука. Ни шелеста листьев, ни шума проезжающих на улице машин под лай ёбаной соседской собаки. Ты не в состоянии осознать, насколько нереальна такая тишина, пока не услышишь её.

Я не слышал даже своего дыхания. Или дыхания Эми. Я заметил тёмное пятнышко возле кровати – напряг зрение и увидел, что это муха, застывшая в воздухе: крылья замерли в середине взмаха. Как будто время остановилось.

Человек в чёрном не двигался – просто наблюдал за мной. Однако было ясно, что он не застыл, как всё вокруг. Он непринуждённо прислонился к стене, скрестив руки на груди. Неспешно переминулся с ноги на ногу. На нём были тёмные очки; у него была неестественно бледная кожа и небольшой рот с поджатыми губами.

Я вдруг оказался на улице. Без какого-либо перехода, как во сне. Мы с человеком в чёрном шли по улице в мире абсолютной тишины. Палые листья замерли в футе от земли, подгоняемые порывом ветра, застывшем во времени. Я попробовал пройти сквозь листья и понял, что если встану на них, они выдержат мой вес. Листья невозможно было сдвинуть с места.

– Кто ты? – спросил я, хотя не уверен, что издал хоть какой-то звук.

Человек не ответил и продолжил идти. Мы вышли к шоссе и прошли на юг, в центральную часть города. Мы миновали машину, проезжавшую перекрёсток: у выхлопной трубы застыло облако дыма, водитель в салоне выглядел как манекен. Мы направились к одной из двух начальных школ города – не к красивой новой, которую построили на окраине несколько лет назад, а к другой, в которую ходил я: это было кирпичное здание 1915 года постройки, которое десятилетиями латали то тут, то там, как старую покрышку.

Мы прошли по газону – травинки иголками впились в мои голые стопы, не сгибаясь под моим весом. Мы приблизились к входной двери, и поначалу я подумал, что она закрыта, но потом понял, что её в любом случае не сдвинуть с места.

И тем не менее, в следующее мгновение мы оказались внутри, вновь просто переместившись туда, как во сне. Мы стояли в сыром подвале, заставленном металлическими стеллажами с коробками моющих средств, туалетной бумаги и бумажных полотенец. Человек в чёрном повёл меня в дальний конец подвала, к ржавой металлической двери с облупившейся краской по краям. Казалось, эту дверь не открывали уже много лет. Проход к ней был завален коробками.

В одно мгновение мы переместились за эту дверь, в тёмную комнату, освещённую лишь столбом лунного света, проникавшего через небольшое окно слева. Голые кирпичные стены, покрытые въевшейся грязью и паутиной. Справа стоял массивный агрегат: очевидно, мы оказались в старой котельной, которую закрыли, когда современные печи пришли на смену этому ржавеющему бегемоту – возможно, ещё до того, как я пошёл сюда учиться.

Мы обогнули старый котёл – махина напоминала огромную бронированную бочку, опрокинутую на бок. И там, на полу, лежал Фрэнки Бёрджесс.

Я понял, что это Фрэнки, только по отпиленной голове и остаткам формы. Вряд ли в городе найдётся ещё один обезглавленный человек, одетый так же.

Однако теперь его тело раздулось уже втрое больше обычного. Брюки и окровавленная рубашка разошлись по швам – уцелевшие нити, готовые вот-вот разорваться, глубоко въелись в распухшую плоть. Если Фрэнки кого-то вынашивал, то сейчас он должен был весить под четыреста фунтов – так пузо не раздувается ни при каком ожирении.

Я повернулся к человеку в чёрном – спросить, зачем он мне это показал, кто он и на кого работает.

Я снова лежал в кровати. Я отбросил одеяло и вскочил на ноги. Эми пошевелилась и что-то пробормотала во сне. Я вышел из комнаты и обошёл дом.

Никого.

Я зашёл в ванную, сполоснул лицо.

Я поднял голову, и на мгновение, прежде чем проморгался и от воды в глазах, уловил за спиной движение. Наверное, проснулась Эми. Но когда я вернулся в спальню, она всё ещё спала. Молли?

Я обернулся, и действительно: она стояла в гостиной, в нескольких футах от меня, и нюхала воздух. Я вздохнул с облегчением.