— Честно говоря не думал об этом. И нет, Ильяс остался приглядывать за домом. Я понимаю ваше беспокойство, Глеб Сергеевич, — кивнул человек в шинели. — И я отдам приказ проверить добрались ли они до места. Но на вашем месте, я бы больше беспокоился о себе.

— Бить будете? — невесело скривился я. — Опять?

— Бить мы вас не будем. Мы другое ведомство и методы у нас иные. Но вашим сестрам сейчас ничего не угрожает, в отличии от вас.

— Я своим сестрам тоже сейчас не угрожаю.

— Глеб Сергеевич, — он устало вздохнул, но проявил терпение. — Угроза исходит не от вас и не им. Сама ситуация угрожает вам. И силы, которые мы, к сожалению, не можем контролировать тоже угрожают вам.

— Силы? — я усмехнулся, губы, еще не до конца зажившие треснули, и я зажал кровоточащую рану рукой. — Угрожают мне? Господь всемогущий, да кому интересен пятнадцатилетний отрок? Неужто темные теперь за молодняком охотятся и его подчиняют?

— Это было всегда, — он вернулся к бумагам, перетасовал их на столе. — Тьме всегда были интересны молодые, просто потому, что вы, дети еще по сути, но тела у вас взрослые, однако ваша ментальная составляющая мягкая, как пластилин. С вами можно делать все, что только взбредет на ум. Не всегда. Не со всеми. Ласточкин обломал об вас зубы, — он хищно осклабился. — Он думал, что вы сдадитесь, но вы молодец. Я впечатлен.

— Вы наблюдали? Вы дали приказ бить меня, а потом отменили его? Мне порадоваться и поблагодарить вас? — спросил я, зажимая очередную открывшуюся на губе рану.

— Не стоит, - он поморщился.
– И нет, такого приказа я не отдавал. И не только я, но и Комитет в целом. Я забрал вас у Ласточкина не ради благодарности, не из чувства вины, что арестовал вашего отца, не потому, что хотел спасти вас от несправедливого обвинения, или предъявить другое. Тут иное. Тьма и ее прислужники очень хотят наложить лапы на определённые вещи. Они пытаются управлять нашей жизнью. Они ищут тех, кто может им помочь в этом.

— Я ничего не сделал. Мой отец тоже ничего подобного не делал. Про маму я и вовсе молчу.

— Я знаю, — кивнул он. — Знаю! Поверьте, Глеб Сергеевич, мы, Комитет, внимательно следим за всеми проявлениями тьмы. Мы тщательно отслеживаем любое использование темных стихий, — он замолчал, пристально глядя на меня.

Я сглотнул. Любое! Он особенно подчеркнул это слово. Любое? Значит они могли узнать и о моем баловстве с темными стихиями. Но я лишь вызывал безобидных паучков. Всего лишь. Хотя, надо признать, и этого делать был не должен. Анастасия Павловна была права. И если бы я ее послушал, если бы не играл с тьмой, то отец был бы сейчас на свободе. И не только отец, но и я и мама.

— Но вы же, Глеб. Я могу называть вас просто Глебом? — я кивнул. — Вы ведь не владеете темными стихиями? Не умеете к ним обращаться. Не знаете, как управлять ими, — он смотрел мне в глаза, словно ожидая подтверждения своих слов. И вопросы он задал странно, словно и не вопросы это были вовсе. Словно он утверждал, а не спрашивал. А от меня требовалось лишь подтвердить его слова.

Зачем ему это? Моя спина покрылась потом, ладони стали влажными, сердце бешено застучало. Я не доверял ему, еще бы, как можно доверять человеку, который арестовал твоего отца. Я боялся его. Из того он ведомства, которое не без гордости называет, или из другого, какая разница, избиение заключенных в Российской Империи, мягко говоря, не приветствуется. Можно и самому арестантом стать. И, тем не менее, толстого лысого следователя это не остановило.

Ласточкин, ну надо же. Никогда бы не подумал, что у такого человека может быть такая элегантная фамилия.

Вот и этому, упорно не желающему представляться, типу в черном мундире и серой шинели никто и ничто не может помешать избить меня. И уж точно его не остановит такая мелочь как собственное слово.

Но надо что-то отвечать. Я снова сглотнул, поморщился от привкуса железа в слюне и сдавленно кивнул.

— Я так и думал. А точнее знал. И раз я не ошибся, то позвольте мне объяснить вам, что происходит. Но прежде: Глеб, вы пьете кофе?

— Нет, — я покачал головой и растерянно приподнял плечи при чем здесь чертов кофе. — Отец всегда говорил, что я еще слишком мал для этого, — осторожно подбирая слова сказал я.

— Он правильно говорил. Ваш батюшка, наверняка говорил вам много умных вещей, пока вы слушали его. Точнее до тех пор, пока вы его слушали. И про кофе он прав, это очень сильный стимулятор. И детям его нельзя. Но вы пробовали его? Вы ведь пробовали кофе, Глеб?

— Несколько лет назад. У дедушки. Он оставил на столе кружку, и я глотнул.

— Ну и как вам? — на губах его проступила улыбка.

— Отвратительно! — честно признался я. — Горько, язык вяжет, и от вкуса во рту потом не избавиться.

— Как и вино, — задумчиво произнес человек в шинели. — Пробуя первый раз, кажется, что оно противное, но потом втягиваешься. Как, собственно и со всем. Деньги, убийство, власть, любовь женщин. Все противно в первый раз, но потом либо привыкаешь, либо это начитает нравится. За исключением женщин. Тут скорее обратное. Но вам еще рано.