Он лукавил. Он недоговаривал. Он не врал, но точно не говорил всей правды, и я это чувствовал. Я знал это. Но ничего не мог с этим сделать. Мне оставалось только принять его слова на веру и ждать, что когда-нибудь в эту дверь войдут мои родители и мы все вместе поедем домой.

— Что же касается вас, — он поднялся, — то мы закончили.

Он подошел к двери, несколько раз ударив в нее кулаком и, услышав шаги и звон ключей, крикнул:

— Мы закончили!

— И что это значит? — спросил я, глядя на устало привалившегося к стене следователя.

Он головы не повернул, лишь скосил на меня глаза. Если бы он не обратил на мои слова внимания, если бы проигнорировал их целиком, или же еще раз постучал в дверь, я бы, наверное, промолчал. Но он посмотрел и это развязало мне язык.

— Что все это значит?

Я вытянулся на неудобном стуле, пытаясь хоть как-то размять затекшее тело. Я знал, что нельзя вставать без разрешения иначе можно получить пулю. Откровенно говоря, я в этом сомневался, но проверять не хотелось. Особенно? Учитывая то, как легко закипал Ласточкин.

— Вы, Глеб Сергеевич, о чем? — он повернулся ко мне, прислушался к звону ключей за дверью, и приподнял бровь, торопя меня продолжать.

— О вас. О том для чего вы приходили. Спросить меня пью ли я кофе? Умею ли плавать? Волочусь ли за юбками? Чего вы хотели, когда пришли? Зачем вы пришли? И что ваш визит значит для меня?

— Как минимум то, что Ласточкин вас больше бить не будет, — улыбнулся он.

— Отлично! Я этому рад! Нет, правда. Особенно же я рад, что теперь меня будет бить человек, так и не представившийся. Вы не дали ответа в моем доме, когда арестовывали отца. И ответа вы не дали ни мне, ни хозяйке дома. А ведь она вас прямо спросила. И здесь, сейчас, начиная разговор, вы тоже не представились. Должны были и просто как человек, и как дворянин, и как должностное лицо. Но вы этого не сделали. Но черт с вами и вашим именем. Вы пришли сюда зачем-то, и я очень сомневаюсь, что цель вашего визита узнать умею ли я плавать.

Ключ в замке проворачивался чудовищно медленно, со звуком от которого спина покрывалась потом, а тело начинало нервно дрожать. Секунда тишины и дверь скрипнула, приоткрылась на ладонь. В щели показалась усатое, раскрасневшееся со вчерашнего перепоя, лицо тюремщика. Измученный похмельем взгляд его уткнулся в человека в шинели. Тот мгновение думал, приняв решение, сделал знак рукой, тюремщик просиял, и дверь с лязгом захлопнулась. В замке заскрипел ключ. Так же резко, противно, наматывая нервы. Послышались тяжелые нечеткие шаркающие шаги охранника. И лишь когда они стихли человек в шинели повернулся ко мне.

— Глеб Сергеевич, — тяжело и вымученно вздохнул он. — Глеб Сергеевич, — вновь тяжелый вздох.

Он подошел к столу, взглянул на бумаги, протянул к ним руку, но брать не стал.

— Глеб Сергеевич, — опустившись на стул, проговорил он. — Все должно идти своим чередом. Мы можем ждать события, можем их торопить, или напротив, мешать им, но они произойдут ровно тогда, когда должны и не секундой раньше. Сейчас вы торопите события, и я понимаю почему. Нет, правда. Действительно понимаю. Я вас понимаю, хотя бы потому, что вы не понимаете ничего. За два дня в вашей семье арестовали троих. И всех троих разные ведомства. Я знаю, вы их не отличаете. Для людей, что никогда не сталкивались с нашей работой, мы все на одно лицо. И это верно. Все мы слуги правопорядка. Однако разница есть. Вашего отца арестовали мы, вас уголовная полиция, а вашу матушку политическая.

— Вы так прячете слово контрразведка?

— Если угодно, — кивнул он. — Но не совсем.

Он замолчал, сложил на столе руки лодочкой, прикрыл один глаз и посмотрел на меня.

— Это не важно, — устало произнес он. — Мы можем называть это ведомство как угодно, суть от этого не меняется. Вашу мать подозревают в связях с вооруженным подпольем. Но мы не станем сейчас говорит ни о ней, ни о причинах ее ареста, ни о том, кто ее арестовал или, кто отдал приказ.

Его слова резанули меня по сердцу. В каком смысле кто-то отдал приказ? Кто? Для чего? Я удивленно уставился на человека в шинели, а он, не обращая никакого внимания на мой открывшийся сам собой рот, продолжал:

— Вы правы, я пришел сюда не о сортах кофе с вами разговаривать. Я пришел сюда, посмотреть на вас еще раз. Вблизи и своими глазами. И я увидел все, что хотел.

Он замолчал и нахмурился, глядя, как меня покоробили его слова. Я словно вернулся в прошлое, в тот день когда к нам в гости приезжал некий господин в сером дорожном костюме, с коричневым кожаным саквояжем и призрачной темной змеей в коробке. Он тоже задал мне пару вопросов, а затем сказал, что видел достаточно. Но не слова заставили меня вздрогнуть, интонации. Интонации и голос, если бы я не смотрел на человека в шинели, если бы не видел, как шевелятся его губы, я бы решил, что сюда пробрался тот самый Аксаков.

— Рад за вас, — прохрипел я.

— На вашем месте, я бы и за себя порадовался, — усмехнулся он. — За этой дверью нас с вами ждет женщина. Зовут ее Светлана Юрьевна и вы поедете с ней.

— Что? Что за чушь вы несете, безымянный господин? — я нервно хохотнул. — Две чуши. Женщина в мужской тюрьме и арестант, что покидает с ней тюрьму, — я попытался засмеяться, но наткнулся на ледяной взгляд человека в шинели и лишь спросил:

— Куда?

— Я сейчас ничего не могу для вас сделать. Очень хочу, но пока не могу. Ваши сестры отправились к бабушке, так как еще малы. Вы же, почти совершеннолетний, а значит, вам придется уделить больше внимания. Мы не можем отправить вас к бабушке.