Серые стены, серый пол, серое белье, на крашенных в серое пружинных кроватях. Не удивлюсь, если матрасы все в пятнах, а простыни не стираны полгода. По крайней мере, прикасаться к ним не хотелось. Вообще находиться здесь не хотелось, но выбора у меня не было. Клоповник, так клоповник.

Вообще очень похоже на камеру где я провел две недели. Только там я был один, а здесь меня ждала веселая компания из, как минимум, семи таких же воспитанников, как я.

Я вздохнул, нос защипало от разнообразия попавших в него запахов: пыль, ржавеющий металл, запеченная ваниль, давно нестиранные портянки, шоколад или какао, кофе, нечищеные зубы, духи с розовой ноткой, воск, вакса, гуталин, краска или растворитель, недавно распиленное дерево, ну и конечно пот. От последнего защипало в глазах.

Я выронил мешок на пол, тихо выругался и привлек к себе внимание клопов. Четверо парней, примерно моего возраста, отложили карты. Собственно, играть они перестали, когда я вошел, сейчас же они оформили конец игры, сбросив карты на тумбочку, и теперь смотрели на меня недобрыми взглядами. Оценивают. Решают, что дальше делать. Что ж, здесь мы с ними в одинаковом положении, я тоже оцениваю их. Разница лишь в том, что их четверо, и я вижу только их силуэты, ни лиц, ни фигур не разглядеть.

Только сейчас я понял, что комнату, или камеру освещает единственная слабо светящаяся керосиновая лампа и находится она у меня за спиной. Света ее хватало, чтобы осветить ближайшие ко мне кровати, но в дальний конец комнаты он не доставал. Я видел фигуры парней, точнее их силуэты, но на большее света не хватало.

Они ждут действия от меня, ждут моего первого шага, я же делать его не хочу потому, что понятия не имею какие здесь порядки. Военные, тюремные, армейские, или же института благородных девиц. Кто знает, может в этом клоповнике крестиком вышивать учат.

Да и толку с того, что я бы знал, что здесь тюремные порядки, я их не знаю, ни армейских, ни институтских. Никаких! Я знаком только с порядками, царящими в доме моего отца, и в гимназии. Сомнительно, что здесь собрались благопристойные гимназисты, немного поиграть в катры.

Ребра привычно заныли. Каждая ссадина на теле, каждый синяк на руках и коленях кричали о том, что сейчас случится, и избежать этого у меня возможности не было. Я слышал, как Федор запер за мной дверь. Я мог оттянуть неизбежное, но сбежать не было возможности, а бежать желания. И все же первый ход делать отчаянно не хотелось.

Молчание затягивалось. Словно удавка на шее, медленно и неотвратимо. И клопы явно не собирались его нарушать. Меня уже давно оценили, сделали выводы, решили, как со мной поступить. Я видел, как они обменялись взглядами и жестами.

Не скажу, что я куда-то спешил, но и стоять у входа под четырьмя взглядами мне надоело. Будь что будет. Плевать. Если человек в шинели меня обманул и привез сюда, чтобы меня убили не в тюрьме, значит, так тому и быть.

— Господа, — я подхватил мешок, и уверенно шагнул внутрь. — Добрый вечер, господа! Прошу прощения, что испортил вам игру, но это было сделано не по моей воле. Поверьте, я бы с большим удовольствием оказался в сотне других мест, чем здесь, и помешал вам играть. Подскажите, какое из этих великолепных спальных мест, я могу занять?

Они, молча, переглянулись. Один из них хрюкнул и поднялся. Поигрывая чем-то в ладони, вразвалочку направился ко мне. Длинный, как жердь и такой же тощий. Голова наклонена на бок, длинная челка свисает едва не до подбородка, скрывая лицо, не позволяя увидеть ничего. Но ему волосы не мешают, он прекрасно видит меня через них. Одно плечо его странно выше другого, на добрую ладонь выше, и дергается при каждом его шаркающем шаге. Похоже у клопа серьезные проблемы с позвоночником. Видать ломали. Видать попадал под тапок хозяйки сего заведения.

Наверное, его походка должна меня пугать. Я слышу, как он усмехается, как лениво шаркают его ноги по полу, и что-то стучит у него в руке. Однако то, как он ползет ко мне не то, что не пугает, оно смешит. Я сдерживаю смех, закусываю губу, едва не до крови, но смех сдерживаю.

Мне не было страшно ни, когда он шел, ни, когда остановился, и в руке его блеснуло, что-то железное, ни, когда из темноты выплыла его физиономия.

— Ти хто такий? — спросил он, нависая надо мной.

Он выше, намного, он старше, года на три или четыре, хотя вряд ли ему уже исполнилось восемнадцать, но на три точно. Он возможно сильнее. Трудно сказать. Его грудная клетка вмята внутрь, изгибаясь уродливым выступом ребер. Его позвоночник искривлен, отчего правая нога его почти не работает, и служит скорее столбом, простой опорой, чем инструментом для движения. Теперь я вижу его лицо. Оно изъедено оспой и это видно даже в темноте, глаза слишком большие, губы расплющены, зубов нет, передних и снизу, и сверху. Вообще парень производил впечатление, но совсем не такое, на какое он рассчитывал. Мне было скорее противно, чем страшно. В голове пульсировала мысль: он меня проверять пришел, будет провоцировать, возможно, ударит. А как его смогу ударить я?

— Хто такий, спрашиваю? — парень взвизгнул, чем вывел меня из ступора.

— Постоялец, — прорычал я, понимая, что незнание тюремных порядков, не освобождает от обязанности их соблюдать. Ну, а раз я их не знаю, и, следовательно, соблюдать не буду, то меня совершенно точно будут бить. Тем более, что трое остававшихся на месте клопов зашевелились. Двое приблизились, один пересел так, чтобы видеть все.

— Постоялец? — хрюкая разорванным носом, проговорил стоящий передо мной. — Постоишь, да уйдешь? — он развернулся к своим, осклабился, но смешок вызвал так себе. Он точно не лидер.