— Далеко? — грустно спросил я, чувствуя, что не хочу никуда больше ехать. Мне здесь не нравится, но снова менять место жительства, даже не обосновавшись не хотелось.

— Отсюда вверх по лестнице, до конца коридора, — она и не думала улыбаться, говоря совершенно серьезно, хотя ее слова и звучали как издевательская шутка. — Комната будет готова завтра к утру. Вечером ты в нее въедешь. И проживешь в ней три недели.

— Почему только три? — спросил я.

— Это тебе Петр объяснит за ужином. Ужин через полчаса, отдохни, переоденься и жду тебя к ужину. Проголодался сильно?

— Я в тюрьме сидел, — я постарался сделать страшное лицо, но попытка вызвала на ее губах лишь улыбку.

— Я прикажу подать двойную порцию, — она закрыла дверь, оставив меня одного.

Одежду я нашел на кровати. Брюки, сорочка, носки, мягкие туфли из нежной кожи и крестик. Мой крестик! Цепочка новая, серебряная, но крестик мой. Я невольно хлопнул себя ладонью по груди и там его не нашел. Я и не знал, что потерял его. Не знаю где, не знаю как, но я рад. Рад, что он снова у меня. Хотя осознавать то, что его какое-то время не было, неприятно.

К ужину я опоздал. Даже не знаю, специально или нет, но Федор, и почему он, словно в доме других слуг нет, пришел за мной позже, чем должен был. Потому, оказавшись за столом, я застал уже остывшие блюда. Однако это меня не остановило и вскоре с тарелки исчезли и отбивная и овощи. И то и другое великолепно и то и другое очень сытно. И того и другого оказалось слишком мало.

— Я не хочу, не могу и не собираюсь кормить тебя до твоего сорокалетия, — глядя, как я кусочком хлеба собираю соус с тарелки поморщилась она. — Только до того момента, как тебе исполнится семнадцать. После, я выступлю твоим опекуном, чтобы ты смог оформить наследство...

— Что? — я встал, пропитанный жиром и сливочным соусом кусок хлеба выпал у меня изо рта. — Что ты сказала? Наследство? В каком это смысле наследство? Мои родители, мертвы? Уже мертвы и ты знаешь об этом?

— Я не верно выразилась, — ничуть не смутилась Светлана Юрьевна и даже слегка улыбнулась.

— Что с моими родителями? — стараясь оставаться спокойным спросил я. — Ты что-то знаешь, ответь мне!

— Прежде всего, — она встала, и я застонал, ее поза, выражение ее глаз, даже излом ее губ, как две капли воды, походили на Анастасию Павловну. Подол платья упал на пол, накрыв носки ее туфель и разгладился сам, не оставив на себе не единой складки. И снова как у Анастасии Павловны. Никогда не думал, что буду скучать по нашей гувернантке, но ведь скучаю.

— Прежде всего, — Светлана Юрьевна свела руки в замок, — не вежливо говорить «ты» женщине, тем более, которая старше тебя. Во-вторых, ты находишься в моем доме и ты, — она давила на это «ты», — мой гость на сегодняшнюю ночь. Завтра воспитанник. В-третьих..., — что было в третьих она не договорила.

Перед моими глазами замелькали разноцветные круги, потемнело, горло сдавило, воздух стал колючим и горьким. Лоб покрылся холодным потом, спина затряслась. Я пытался вцепиться руками в стол, пытался удержаться на ногах, но не смог ни того, ни другого. Последнее, что я видел побледневшее, обеспокоенное лицо Светланы Юрьевны. Последнее, что я слышал, ее отчаянный вопль, зовущий доктора и помощь.

Резкий отвратительный запах заставил меня замотать головой, задергаться и попытаться отбросить руку, что совала мне под нос, что-то очень вонючее. Не вышло. Рука немного двинулась и вернулась обратно. Я попытался вскочить, но вторая рука крепко держащая меня за запястье не позволила.

— Успокойтесь, Светлана, — произнес одноглазый человек, не сводя с меня единственного взгляда. — Это нервы. Мальчишка распереживался, и я его понимаю. Арест родителей, сам побывал в тюрьме. Тот человек, что арестовал его отца, освободил его самого, оправил непонятно куда и зачем. Ну, а здесь мои ребятки его встретили, как родного, — он передразнил интонацию Жарова. — И тут вы о наследстве. Я бы тоже в обморок упал.

— Вы? — Светлана Юрьевна оторвалась от стола и посмотрела на него. — Петр Андреевич, вы? В обморок?

— Да, Светлана Юрьевна, да. Я и в обморок. Поверьте, в пятнадцать лет я был гораздо впечатлительней, чем сейчас, — он вздохнул и посмотрел на меня. — Пришли в себя, Глеб Сергеевич? Хорошо себя чувствуете? Можем продолжать разговор?

Я косо посмотрел на кусок вонючей тряпки зажатый меж его пальцами, затем перевел взгляд на него и кивнул.

— Тогда прежде, позвольте исправить мой недочет и представиться, — он встал. — Граф Петр Андреевич Крестовский! — каблуки его громко щелкнули.

— Петр Андреевич, — болезненно сморщилась Светлана, но он не обратил никакого внимания на ее возглас.

— Прошу прощения за вчерашний прием, Ваша Светлость, — говорил он мне, продолжая держать меня за руку, и щупая пульс. — И простите, что я сижу, но вы ведь лежите, а значит, этикет я нарушаю лишь незначительно. Еще раз простите, мне не было передано сообщение от Светланы Юрьевны. Я получил лишь письмо от Данилина.

— Данилина? — я никогда прежде не слышал такой фамилии.

— Данилина, — кивнул мужчина. — Вы встречались с ним в..., — он пожевал губы. — В городе, во время ареста ваших прошлых родителей. Это тот самый человек в серой шинели, который позже приезжал к вам в тюрьму и благодаря которому вы оказались здесь.