— Не слушай их, — голос сестры был тихим, мягким, как ветер, гуляющий по полю. — Они лгут. Они всегда лгут.

Лена сглотнула, чувствуя, как горло сжимается, как язык становится сухим, словно высохший лист. Она хотела поверить, хотела ухватиться за этот знакомый, тёплый голос, единственное, оставшееся от прошлого. Но голоса из перстня заглушали его, становились громче, настойчивее:

— Ты не уйдёшь… ты станешь нами… открой врата…

Они бились в её голове, как волны о скалы и каждый удар оставлял тонкую, незаметную, но глубокую трещину. Лена сжала перстень сильнее, до боли, чувствуя, как камень впивается в ладонь, как кожа под ним трескается и сочится кровью. Она подняла руку, посмотрела на палец — кожа вокруг перстня покраснела, покрылась мелкими трещинами, словно высохшая глина. Тёмная, густая кровь капнула на землю и голоса засмеялись снова, громче, с торжеством, от которого волосы вставали дыбом.

— Прекратите, — прошептала она, но голос её утонул в их хоре. Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться, вытолкнуть их из разума, но они цеплялись, как паутина к пальцам, липкие, неумолимые. Её разум дрогнул, пошатнулся, и перед глазами вспыхнули образы, но не её, чужие: бесконечные коридоры, стены, покрытые рунами и пульсирующие зелёным светом, тени, длинные и извивающиеся, с глазами, горящими белым, как раскалённые угли. Они двигались, тянулись к ней, шептали её имя — "Лена, Лена, Лена" — и голоса их сливались в гул, от которого голова раскалывалась.

Она резко открыла глаза и мир вернулся в реальность: погост, могилы, сестра. Но голоса остались, притаились где-то в глубине, как зверь, ждущий в засаде. Лена поднялась, шатаясь, её ноги дрожали, как у ребёнка, только научившегося ходить. Она посмотрела на сестру — ту, призрачную, что стояла рядом, с тоской в глазах.

— Что это? — голос Лены был хриплым и надломленным. — Чего они хотят?

Сестра шагнула ближе, воздух вокруг неё задрожал и стал холоднее. Её губы медленно шевельнулись, будто каждое слово давалось с трудом:

— Они — Междумирье. Они — голоса тех, кто остался там. Перстень — их ключ, их путь сюда. И ты… ты теперь их дверь.

Лена замерла, чувствуя, как холод пробирает спину, как сердце сжимается в груди. Она посмотрела на перстень, на камень, что пульсировал, как живое сердце, и голоса шепнули снова , тихо, вкрадчиво, с угрозой, от которой кровь стыла в жилах:

— Ты не сможешь сбежать… мы уже внутри…

Она сжала кулак, до хруста в костях, и кожа на пальце треснула сильнее, кровь потекла тонкой струйкой, капая в грязь. Сестра протянула руку ещё раз, однако Лена отшатнулась, качнув головой.

— Я справлюсь, — выдохнула она, но голос её дрожал, выдавал ложь. — Я сильнее их.

Сестра медленно покачала головой, с печалью, от которой у Лены сдавило горло. Её призрачные пальцы сжались и голос стал тише, превратившись в шёпот:

— Ты не знаешь, с чем связалась. Они не отпустят. Они никогда не отпускают.

Лена отвернулась, глядя в темноту погоста. Могилы молчали, но тишина их была живой, дышащей, словно земля под ней шевелилась и чего-то ждала. Она по-прежнему чувствовала голоса, в каждом ударе сердца, в каждом вдохе. Они шептали её имя, смеялись, угрожали, и каждый звук оставлял след, тонкий, как царапина, но глубокий, как ножевая рана. Она сжала перстень ещё сильнее, чувствуя, как он становится горячее, как он живёт в её руке, и поняла: это не просто кольцо. Это не просто сила. Это что-то, от чего ей не уйти.

Она шагнула вперёд, в сторону леса, больше не взглянув на сестру. Ночь сгущалась вокруг, обволакивала, как вода, тянущая на дно. Голоса затихли, но не ушли, они притаились, ждали своего часа. Лена это знала. И также она знала, что финальный час уже близко.

Ночь над Клинцовкой стала глуше, словно кто-то накрыл деревню тяжёлым сырым одеялом. Лес за погостом замер, ветви его, голые и кривые, торчали в небо, как обугленные кости, а туман, поднимавшийся от земли, стелился низко, цепляясь за бурьян и кресты. Воздух был густым, липким, с запахом прелой травы и земли, смешанным с чем-то кислым, едким, будто где-то рядом тлел костёр из мокрых листьев. Старый погост молчал, но тишина его была живой, пульсирующей, как дыхание зверя, затаившегося в засаде. Могилы оседали, земля под ними едва заметно шевелилась, словно только что проглотила добычу и все ещё пережёвывала её в своих недрах.

Лена уверенно шагала прочь от разрытой могилы, ни разу не оглянувшись. Перстень на пальце пульсировал, тёплый, как живая плоть, и каждый шаг отзывался в нём слабым толчком, будто он дышал вместе с той, на чьей руке поселился. А в голове, низко, хрипло, как ветер в трещинах старого дома, продолжали шептать голоса, вызывая дрожь во всём теле. Они не ушли, а просто затихли, притаились где-то в глубине и Лена чувствовала их, чувствовала как они, словно цепкая паутина, обволакивали её сознание.

Призрачная сестра шла следом. Её прозрачная, сотканная из света и мглы фигура растворялась в тумане, становясь почти невидимой. Она молчала, только смотрела, и взгляд её, тоскливый и мягкий, давил на Лену, словно груз, упавший камнем на грудь. Они вышли за пределы погоста, к опушке леса, где деревья расступались, открывая тропу к деревне. Лена остановилась, обернулась, и её голубые глаза, такие холодные и глубокие, прошлись по могилам, по крестам, по земле, что ещё дрожала после ритуала.