Все это колдовство, черная магия, подумал Мунпа, стараясь справиться со своим волнением. По-видимому, Настоятель — злой волшебник [58] . Все эти человечки на фресках, это не просто картинки, нарисованные художником, а реальные люди, которых чародей увлек в мир, существующий на стенах, куда и меня самого едва не завлекли…

Охваченный страхом Мунпа обрел твердую решимость. Он вышел из Комнаты и направился к привратнику.

— Я хочу немедленно уйти из монастыря, — заявил он.

— Я должен доложить об этом управляющему, — невозмутимо ответил монах-привратнпк.

Вскоре он вернулся и сказал:

— Эрлуа повелел, чтобы вы взяли с собой, в придачу к вашей выстиранной одежде, китайский костюм, который вам дали, а также вот это.

Он протянул молодому человеку две лепешки и крошечный серебряный слиток.

— У меня еще осталось немного денег, — ответил Мунпа и слегка взмахнул рукой, пытаясь отказаться.

Привратник перебил его тоном, не допускавшим возражений:

— Эрлуа приказал, чтобы вы это взяли.

— Поблагодарите его за все, за заботу, за гостеприимство… Ко мне здесь были очень добры.

Привратник ничего не ответил. Ни эрлуа, ни Настоятель не изъявили желания попрощаться со своим гостем и услышать от него слова признательности.

Мунпа снова оказался на улице, как в тот день, когда он пришел искать пристанище в монастыре Абсолютного Покоя, но все же он разжился китайским платьем на плотного голубого хлопка, маленьким серебряным слитком и баночкой мази.

Молодой человек испытывал чувство блаженного облегчения. Его угнетала тишина, царившая в монастыре, и призрачные видения, исходившие от здешних стен, не укладывались в его слабом уме, чуждом всему, что выходило за рамки обыденного. Если бы Настоятель сказал Мунпа: «Мир — всего лишь калейдоскоп образов, возникающих в уме и в уме исчезающих», то он не понял бы китайца. Поэтому Настоятель не стал звать своего гостя, чтобы разъяснять ему учение, связанное с созерцанием фресок, то самое учение, из-за которого дрокпа бежал, охваченный ужасом.

ельтешение суетливой толпы на улицах и городской шум оказали на Мунпа благотворное воздействие. Гнетущие воспоминания об одиночестве, населенном призраками, и аскетическом образе жизни, который он был вынужден вести, постепенно развеивались. Что касается наказания палками, Мунпа почти предал его забвению, и оно уже казалось ему чем-то нереальным. Крепкий и сильный дрокпа чувствовал, что готов решительно устремиться навстречу будущему.

Это будущее представлялось четким и ясным: отыскать Лобзанга, забрать у него волшебную бирюзу и вернуть ее гомчену. Мунпа не собирался отступать от намеченного плана. Конечно, нет! Между тем он испытывал потребность воздать должное своему желудку, понесшему урон в обители Абсолютного Покоя.

В китайских городах не приходится долго блуждать в поисках харчевни. Мунпа вскоре заметил какой-то трактир, показавшийся ему уютным, расположился за одним из столов и заказал полное блюдо момо. Это блюдо напомнило ему о последней трапезе накануне того самого для, когда он оказался в монастыре Абсолютного Покоя. То, чем он там питался, было не в счет.

Мунпа с удовольствием проглотил момо, съел вслед за этим несколько мисок жидкой лапши и выпил полный стакан дачжу [59] . После этого он обрел бодрость и здравомыслие, а также почувствовал, что способен преодолеть любые житейские трудности. Самая неотложная из них заключалась в поисках жилья. Может быть, ему удалось бы найти приют в караван-сарае, хозяин которого взял его в помощники? Так или иначе Мунпа оставил там одеяло и мешок, наполовину полный еды, и надо было за ними сходить.

Когда Мунпа явился в караван-сарай, там было много народу: только что прибыли два каравана, хозяин и двое запыхавшихся слуг сновали туда-сюда посреди разгружавшихся тюков, голодных мулов, которым не терпелось оказаться в стойле, чтобы поесть, и хрипло ревевших верблюдов, плевавшихся в посторонних для каравана людей, задевавших их на ходу [60] .

Мунпа встретили как спасителя; хозяин постоялого двора Чао был слишком занят, чтобы расспрашивать своего работника о причинах его отсутствия; он крикнул ему издали: