Таким образом тибетец присоединился к торговцам из Кашгара.

Караван был внушительным: он состоял из длинной вереницы верблюдов и множества мулов. В работе не было недостатка по вечерам, когда путники приходили па постоялый двор и устраивались там на ночлег, а также наутро, когда они снова двигались дальше. Вскоре глава каравана приказал погонщикам не спать по ночам. Говорили, что по дорогам, которыми они следовали, бродят разбойники, а дворы постоялых дворов были недостаточно хорошо огорожены. Следовало быть начеку: погонщики мулов и верблюдов держали оружие под рукой.

Караван двигался медленно, вынужденный приноравливаться к поступи верблюдов. Спутники Мунпа болтали между собой на одном из тюркских диалектов, которого он не знал. Таким образом, ничто не отвлекало дрокпа в пути от созерцания картин природы и размышлений.

Торговцы задержались на два дня в Ганьду, чтобы восстановить силы для дальнейшего путешествия. Настоящего путешествия, говорили они Мунпа. Они находились в преддверии пустыни Гоби.

Дрокпа из степных просторов смотрел с удивлением на этот песчаный край, вглубь которого он продвигался день ото дня. Сперва растительность стала скудной, а затем и вовсе исчезла. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась желтая или черноватая земля. Порой порывы ветра приносили плотные облака желтоватого песка; они надвигались от линии горизонта, подобно ожившей стене, и обрушивались на караван, больно стегая людей и животных, окутывая их густой пеленой, из-за которого дорога исчезала из вида. Ослепшим задыхающимся путникам тем не менее приходилось бросаться к мулам; эти не столь спокойные, как верблюды, животные начинали метаться, сбрасывали с себя поклажу и разбегались в разные стороны.

Вода на постоялых дворах была зловонной и горькой, а холод становился невыносимым даже для пастуха из Цо Ньонпо.

Вдоль дороги, чуть поодаль от обочины, высились сторожевые башни. Некоторые из них разрушались, так же как длинный пояс обвалившихся в некоторых местах стен, видневшихся вдали.

— Великая Стена, — ответил один из погонщиков мулов, когда Мунпа спросил, что это за стена, протянувшаяся через пустыню.

— Что она огораживает?

— Китай, — ответил собеседник.

Мунпа задумался.

Наконец путники добрались до Сиду. И тут тибетец смог лично убедиться, сколь нелепыми были слухи об этом городе, распространявшиеся в стойбищах Цо Ньонпо. Сиду был таким же китайским городом, как и другие известные ему города; он значительно уступал Ланьду своими размерами, красотой и богатством. Что касается каменных изделий, дрокпа увидел чаши, кружки, миски, блюда и статуэтки, не показавшиеся ему красивыми. Этим ограничивался перечень столь хваленых диковин.

Прибыл ли Лобзанг в Сиду? Мунпа в этом сомневался. Следовало ли ему самому двигаться дальше? Никакого чуда, призванного подтвердить знак, якобы явленный ему в Ланьду, так и не произошло… Мунпа, в очередной раз обманувшийся в своих ожиданиях, вновь терзался сомнениями, давая волю противоречивым суждениям.

Купцы, которых он сопровождал, объявили, что, как они предполагали, их ожидали в Сиду слуги друзей, собиравшихся присоединиться к каравану монголов со своим обозом; работников было достаточно много, и его услуги были больше не нужны. Тибетец получил приличное вознаграждение, и после трехдневной стоянки караван продолжил путь через пески.

Стоя посреди дороги, Мунпа смотрел ему вслед: люди и мулы представляли собой одну движущуюся группу, над которой возвышались высокие силуэты верблюдов. Мало-помалу доселе четкие линии стали расплывчатыми и превратились в темную, постепенно таявшую громаду, выделявшуюся на фоне желтой земли; верблюды дольше других сохраняли свои очертания, а затем также слились в одну сплошную массу, которая, в конце концов, сделалась едва заметной точкой и исчезла вдали — ее как бы поглотил горизонт.

Озадаченный и встревоженный Мунпа впервые в жизни почувствовал себя чудовищно одиноким, затерянным в странной пугающей пустоте, совсем не похожей на безлюдье чантангов. По телу дрокпа бегали мурашки, у него начался жар. Молодой человек вернулся на постоялый двор и растянулся па канге в большой, ныне опустевшей комнате, где он жил со своими спутниками.

Во второй половине дня ему стало хуже. Мунпа дрожал от холода, в то время как голова пылала. Очевидно, тяготы пути по местам, столь непохожим на его родные края, скверная вода, которую он пил, душевные терзания — все эти причины вместе взятые подорвали его могучее здоровье. Мунпа чувствовал ужасную усталость. Мысли о том, чтобы отправиться дальше или повторить в одиночку напрасно проделанный путь, казались ему одинаково невыносимыми.

Ближе к вечеру хозяин постоялого двора, не видя своего постояльца, пришел узнать о его дальнейших планах. Собирался ли Мунпа дожидаться других путников, чтобы присоединиться к ним, и, главное, куда он намеревался отправиться? Может быть, вернуться в Ланьду?

У Мунпа не было никаких планов, он чувствовал себя больным, измученным и хотел отдохнуть.

— Это самое верное решение, — одобрил его хозяин. — Располагайтесь в маленькой комнате, где вы сможете побыть в одиночестве, и ложитесь спать. Только не мешало бы немного поесть, я прикажу, чтобы вам принесли суп.

Мунпа поблагодарил доброго малого, свернул свое одеяло и отнес его вместе с котомкой в комнатку, куда проводил его слуга. Оп попробовал съесть немного супа, но с трудом осилил полмиски и лег в постель. Молодой человек погрузился в тяжелый беспокойный сон, полный смутных путаных видений, и проснулся разбитым, с чугунной газовой, болезненно чувствительной к малейшему звуку. Хозяин снова навестил Мунпа и посоветовал ему обратиться к врачу, но тот наотрез отказался от этого предложения. Он заявил, что завтра окончательно выздоровеет. Но на следующий день ему стало еще хуже.