– Значит, ты все-таки умеешь говорить… – Девочка явно задумалась над тем, зачем было дурить ей голову, если все так просто.

– Умею, – кивнула Ада, она хотела улыбнуться, но улыбки не вышло. – И не только говорить. Не надо ломать дверь, милая, – добавила она через мгновение, увидев, как смешно хмурит бровки крошечное существо. – Нам ее и так откроют. Подожди!

Она подошла к двери и прислушалась. Где-то далеко, в недрах замка, гулял со своими рыцарями барон Альмус. Дело к полуночи, мог бы уже и угомониться, но веселье, кажется, было в самом разгаре, и Ада знала, отчего так. Вернее, предполагала, имела основания думать, что понимает своего «гостеприимного» хозяина.

«Возможно, я ошибаюсь, но если нет…»

Если нет, тогда пес придет на зов и даже не поймет, что идет на убой. А причина… причина у него уже есть, осталось лишь раздуть пламя его мужества.

«Альм! – позвала она, закрыв глаза и упираясь ладонями в холодные доски двери. – Альм, где ты? Я жду тебя, Альм! Приди! Я жду! Время настало!»

В давние времена, когда она была моложе и счастье гуляло в ее крови, такие штуки выходили у нее как бы сами собой. Но последние тридцать лет прошли как сон. Дурной, тяжелый сон, оставляющий после себя тоску, разочарование, усталость.

«Альм! Ну же, Альм! Где твое мужество! Ты же рыцарь! Боец! Лорд!»

– Что ты делаешь? – Судя по всему, крошку Глиф мучили сомнения.

– Зову, – сказала Ада, не открывая глаз.

– Кого?

– Того, кто откроет дверь.

– И он придет?

– А куда он денется? – Ада уже слышала его тяжелые шаги, они вплетали свой собственный ритм в мешанину ночных звуков. – Спрячься и не высовывайся.

– Хорошо, – покладисто ответила Глиф. – Но ты знай, я тут, рядом. Если будет плохо, я выйду и всех убью…

– Хорошо, – не стала спорить Ада.

– А Ремта ты тоже можешь позвать?

– Нет, Ремта не могу, да и не надо, он сам придет.

А между тем барон Альмус приближался с неизбежностью судьбы.

«Бедный идиот, – почти с жалостью подумала о нем Ада. – Ольга просто ничего ему не рассказала, и он… Да, – усмехнулась она мысленно. – Вот и еще одна жертва заблуждений. Впрочем, не заблуждается лишь тот, кто не живет».

Прошло еще несколько минут, Альмус был уже немолод и, при всей своей все еще не растраченной физической силе, погрузнел за прошедшие годы и стал гораздо более медлительным. Не недостаток, если не предстоит ближний бой, но про такую возможность барон, похоже, действительно не знал.

– Ты! – приказал барон одному из тех двоих, что пришли с ним. – Жди здесь и помни, ты ничего не слышал и не видел. Упился и спал. Тебя, Петр, это тоже касается, но ты пойдешь со мной. Открывай!

Загремели засовы, заскрипели ржавые петли.

– Ну, здравствуй, Ада!

Она не ошиблась, Альмус постарел, но все еще оставался крупным и сильным мужчиной.

– И тебе, Альм, доброй ночи!

Барон вошел в камеру, заставив Аду отступить к окну. Он был великоват для этого места, едва не касался головой сводчатого потолка и напрочь загораживал проход. За его спиной маячил, подсвечивая хозяину факелом, крепкого сложения слуга из тех, что – как посмотреть – сойдут и за воина, и за наемного убийцу.

– Дерзкая! – хохотнул барон. У него были крупные черты лица, толстые губы и желтые волчьи зубы. Но он не был волком, вот в чем дело. Сейчас он был бараном, хотя глаза его горели вполне звериным огнем. Впрочем, он этого не знал. Люди, попавшие в тенета зова, не властны над своей природой, но и не осознают того, что с ними происходит.

– Собираешься покуражиться напоследок? – подняла бровь Ада.

– Может быть, и стоило бы, – развел губы в злой улыбке Альмус. – Но, видишь ли, какое дело, Адхен, я люблю молоденьких женщин, а не старух вроде тебя. И не строй мне глазки! Согласен, ты великолепно сохранилась, не то что моя бедная Анна. Представляешь, моя маленькая голубоглазая фея успела превратиться в старую и сухую, словно корка черствого хлеба, каргу! Но! – хохотнул он, издав рокочущий горловой звук. – Вокруг полно других юных фей. А тебе… Сколько тебе лет, Ада? Лет восемьдесят, я чаю, никак не меньше, и меня, уж извини, с души воротит, только представлю, что играю с тобой в «папу-маму»!

Вот теперь он развеселился, так развеселился, смеялся и смеялся, брызгая слюной, а Ада молчала. Она ждала. Ей торопиться было некуда.

– Нет, это все глупости! – сказал Альмус, отсмеявшись. – Я не злодей, Ада, и ты не юная пленница, изнасиловать которую сочтет своим долгом любой уважающий себя разбойник или тиран. Ты ведь слушала в детстве те же сказки, что и я. Сама знаешь. Но мы не в сказке, дорогая. И я пришел не затем, чтобы куражиться. Я тебя сейчас задушу, Ада, а лорду де Койнеру мы скажем – умерла во сне. Ничего личного, – осклабился он. – Хотя я и не забыл, как ты отказала мне тогда, во время праздника Равноденствия. Но дело, повторюсь, не во мне, а в Ольге. Суд в Квебе… Ты же понимаешь, не так ли? То ли да, то ли нет, а что, как оправдают? Каспар твой родственник, а Ольга – моя. Своя рубашка ближе к телу…

– И то верно, – согласилась Ада, завершая трансформацию. – Своя рубашка ближе к телу.

Слова прозвучали глухо и невнятно – волчья пасть не приспособлена к членораздельной речи, но и не делает ее невозможной. Во всяком случае, такая пасть, какая возникает при задержанной трансформации, когда полного обращения не происходит, и меняющий облик останавливается как бы на половине пути.

– Прощай! – Окутанный магией зова Альмус даже не заметил, что уже минуту перед ним стоит не Ада фон дер Койнер, а кто-то совсем другой. – Иди с миром!