— А что думаете вы? — спросил я.

— Я думаю, что мудрость одного момента есть глупость другого. Если вам очень повезет, вы отыщете крупицу мудрости, как птица каури находит изумруд, а если вы поистине мудры, то поймете, когда выбросить эту драгоценность, будто простую стекляшку.

— Но как мне это понять?

— Если бы мудрость давалась легко, мы все были бы мудры. А теперь идемте. — Каззетта поманил меня за собой. — Вашему отцу нужно работать. Я покажу, как приготовить яд, который сделает язык черным и убьет человека в течение часа.

— Значит, это ваша мудрость? Яд?

Он натянуто улыбнулся:

— Най. Моя мудрость — молчание. Яд — лишь инструмент. Идемте.

Но я все равно считал, что в идеях Соппроса есть нечто очень мудрое. Фирмос манил меня. Фирмос был радушным, в отличие от наволанской политики. Дерево, шелестящее на ветру, не лгало, облака не лгали, лесной олень не лгал, цветы, раскрывавшиеся навстречу солнцу, не лгали. Даже в коварстве — ведь лиса хитра — было нечто истинное, веритас28 глубже, чем глубочайшие корни высочайших деревьев. Фирмос говорил на языке, не похожем ни на один из диалектов Амо. В отличие от человеческих языков, он не лицемерил.

В Фирмосе Соппроса я чувствовал себя уютно, его речь была мне ясна. И, дав имя тому, что я любил, я смог лучше видеть его влияние на мою жизнь.

В отличие от боя на мечах или поиска лжи в письме из Хура, у меня хорошо получалось охотиться с Аганом Ханом. Я прекрасно находил следы. Мог проследить за самым скрытным существом. Различал шорох фазана и медленное дыхание оленей, наблюдавших за нами из подлеска.

Но, несмотря на мои таланты, Аган Хан приходил в отчаяние от моей неспособности убить дичь.

«Ты слишком мягок, парень», — посетовал Аган Хан, когда я не смог застрелить оленя с роскошными рогами.

Заметив оленя, когда он пил у ручья, мы весь день выслеживали его, безмолвно перемещаясь по лесу, а потом тихо обошли кругом с подветренной стороны — долгий процесс, поскольку зверь был насторожен и мудр и пережил множество охотничьих уловок.

И все же в последний момент, глядя вдоль длинного древка арбалетной стрелы, я не нажал спусковой крючок. Момент был упущен, и олень исчез, перепрыгивая поваленные деревья. Найти его нам уже бы не удалось.

— Столько усилий! — ворчал Аган Хан, пока мы плелись домой. — И теперь мы возвращаемся с пустыми руками, даже без хорошей истории. Вы не должны медлить, Давико! Когда добыча перед вами, вы обязаны стрелять! Нельзя проявлять слабость.

Но я не раскаивался. Олень был слишком красив. Мне достаточно было знать, что, будь я голоден, он стал бы моим обедом. Достаточно было, что я выпил его образ глазами, вместо того чтобы выпить кровь из сердца, еще горячую после убийства. В отличие от Агана Хана, мне было достаточно осознания своего мастерства. Аган Хан желал устроить пир с мясом и рассказом об охоте; меня подпитывала мысль о том, что мы с оленем обитали — пусть и недолго — в одном лесу, разделили одно мгновение, энруксос в Фирмосе.

Однако мое приобщение к Фирмосу на этом не закончилось.

Время от времени моя семья отправлялась в Нижнюю Ромилью, чтобы спастись от невыносимой жары наволанского лета. Мы вели дела с архиномо, мелкими герцогами и аристократами-охотниками, которые населяли тот полудикий край. Нижняя Ромилья охватывала Наволу с юга и запада, и ее земли давали дичь, шерсть и закаленных солдат вроде наших Полоноса и Релуса, которые покидали свои нищие деревушки, чтобы заработать денег и послать их жившим в холмах семьям.

По мере углубления в Ромилью земля круто поднималась, заросшая дремучими лесами и подлеском, пересеченная глубокими оврагами, по которым неслись бешеные реки, а над всем этим царили заснеженные скалистые вершины. Там были тайные пещеры, и высокие мягкие луга, и, по слухам, таинственные долины, где обитали теневые пантеры, ночные волки, каменные медведи и другие странные создания. Это была истинная Ромилья. Глубокая Ромилья.

Или, как с отвращением называл ее Аган Хан, Черная Ромилья.

Однако Нижняя Ромилья была иной, достаточно дикой, чтобы испытать характер молодого человека, но не настолько, чтобы отец слишком тревожился, и потому, когда мы отправились навестить Сфона (семью, владевшую значительной частью угодий, которые давали шерсть гильдии ткачей; мой отец финансировал ее поставки в холодные пустоши, лежавшие за Чьелофриго), мне разрешили бродить, где вздумается. Конечно, я по-прежнему мог ездить только на Пеньке, потому что так и не стал мечником, которого желал видеть Аган Хан, как и не стал убийцей.