Крики из-за двери доносились ещё минут десять. Затем они перешли во всхлипы, бульканье и невнятное бормотание. Иногда меня подмывало заглянуть туда из чистого любопытства, но я себя сдерживал. Не моё это было дело и не моя месть. Моя совершалась сейчас здесь. На улице. На рубочной колоде, где раньше бандиты рубили дрова. Теперь же на ней отсекали головы.

Процесс шёл споро. Пень уже успел пропитаться кровью. Работала там пара ребят, периодически сменяя друг друга. Работала большим тяжелым топором, с массивным топорищем и широким, чуть изогнутым лезвием. У него тоже раньше назначение было другое. Им кололи дрова. Увы, ничего получше для приведения приговора в исполнение нам найти не удалось. Тур свою секиру забрал и вышел за ворота сам, заявив, что в экзекуции участвовать не намерен. Хозяин, конечно, барин, но как по мне, ежели у тебя руки по локоть в крови запачканы — уже поздновато строить из себя моралиста.

Ещё два десятка бойцов охраняли очередь к плахе. Уже было несколько прецедентов, когда бандиты поняв, что пощады им никакой не будет, пытались бежать. Трое были заколоты копьями, одного застрелили из арбалета. С десяток человек неистово молились в сторонке. На закате жизни они внезапно вспомнили о существовании богов и попросили возможность покаяться перед смертью. Я отказывать не стал. Хотя вспомнить они могли об этом и раньше. Например, когда насаживали отрубленные головы женщин и детей на частокол, вокруг своего укрытия.

Чуть в стороне рыдала маленькая девочка. Светловолосая женщина в грязном изорванном платье, поверх которого был накинут холщовый фартук прижимала её к себе, не позволяя смотреть на происходящее. Но это не мешало ребёнку дёргаться и в голос выть: «Папа! Верните мне папу!» Девочка не понимала за что её отца волокут к плахе. Не знаю почему, но именно эти слова на мгновение пошевелили внутри меня червячок сомнения. Заставили давно похороненный трупик совести сделать ещё несколько судорожных вздохов и проскрести ногтями по крышке своего гроба.

Ребёнок был по-сути то ни в чём не виноват. Девочка не выбирала в какой семье родиться и где расти. Основной груз ответственности лежал на её обожаемом папаше, который прекрасно видел, какие зверства творит банда, но даже не попытался слинять отсюда куда подальше. А то и вовсе — принимал в них активное участие. В меньшей степени на мамаше, которая прекрасно знала, перед кем раздвигает ноги, и тем не менее их раздвинула, польстившись на те привилегии, которое ей предоставляло новое положение.

Впрочем, я быстро справился с этой секундной слабостью. Задушить зашевелившуюся совесть оказалось на удивление легко. Когда ты воюешь уже почти год к ряду, чужая смерть, как и чужое горе практически перестают тебя трогать. Они становятся естественной частью жизни и окружающего тебя пейзажа. Скорее уж начинаешь чувствовать себя неуютно в её отсутствие. Да и как я заметил выше, когда за тобой через всю грёбаную страну тянется широкий кровавый след — немножко поздно строить из себя святошу.

А что до ребёнка? Это конкретного, да и всех прочих, что останутся сегодня сиротами? Они просто не наша проблема. Когда их родители делали выбор, они прекрасно осознавали, что рано или поздно придётся платить по счетам. Что ж, этот момент настал.

— Командир, может и детей тоже того? В расход? — ко мне подошёл Жак. Боец гаденько ухмылялся и поигрывал перепачканным в крови кинжалом, — Уж больно громко они орут. Слушать противно. Да и кроме того, а ну как вырастут и захотят отомстить за папок?

Мда уж. Ну и контингент в отряде подобрался. Впрочем, а чего я ожидал? Святоши со строгим моральным кодексом в наёмники не записываются. Сюда идут головорезы, которым убить так же легко, как высморкаться. И Бернард за этим тщательно следит, отсеивая сентиментальных сопляков на дальних подступах.

— Ты надеешься так долго прожить? — гоготнул Ольрих, — Да ты прям мечтатель. Им же расти большинству ещё десять зим к ряду. А тебя того и гляди, не сегодня, так завтра ухлопают.

— Типун тебе на язык, — поморщился Жак, — Чем брюзжать и беду на нас кликать, лучше бы помог Эрику. И проследил, чтобы он не вылакал всё в одну харю по дороге.

Мимо нас, пыхтя и обливаясь потом пробежал упомянутый боец. В руках он тащил тяжелый деревянный ящик. Его внутренности были выстланы старым, уже посеревшим от времени сеном, из которого торчали девять горлышек пузатых стеклянных бутылок. У бандитов оказались очень приличные запасы вина и копчёного, сушёного, маринованного мяса. Сейчас ребята усердно трудились, перетаскивая всё это добро на одну из бандитских телег. Вечером у нас намечался большой праздник, в честь удачного налёта. Я объявил всем выходной и на завтра, чтобы у парней была возможность очухаться после попойки. А так же пообещал платить утроенное жалованье всю ближайшую неделю. Теперь мы с лёгкостью могли себе это позволить.