Мало того, что лежать было весьма некомфортно, так ещё и откровенно скучно. Время тянулось невыносимо медленно, и даже нельзя было взглянуть в телефон, чтобы глянуть, который час. Отвык я уже вот так лежать, и ничего не делать. Обычно мне всегда нужно было куда-то бежать или садиться рисовать, и лишь в больнице я немного отлежался, но и там свободного времени у меня было не очень много. А ещё я вдруг осознал, что, избавившись от школы, свободного времени у меня стало ещё меньше. Раньше, когда ходил на уроки, я часа в два — три дня освобождался, эти же съёмки занимали весь день, и длились до позднего вечера!

Нет, я догадывался, что у актёров не всё так легко и просто, как кажется со стороны, но надеялся, что съёмки будут не каждый день, и не продлятся долго. Да и думал, что так как почти весь сюжет завязан на кладбище, где всё ночью происходит, то днём я буду свободен, и лишь вечером на пару часов придётся заезжать. Но пока мои надежды не оправдывались…

Нет, актёрская судьба точно не для меня, если я не передумаю свою жизнь с мангой связывать. Слишком много съёмки занимают времени, а после них так устаёшь, что на творчество и сил никаких не остаётся. Так что решено. После этого фильма с актёрской карьерой завязываю.

— Стоп! Снято! — нарушил тишину вдруг голос режиссёра, и кладбище зашевелилось. Забегали гримёры, поправляя на скорую руку грим актёрам, с деловым видом носились ассистенты, разнося кофе и воду, операторы стали проверять оборудование. В общем, кладбище ожило, как бы странно это не звучало.

— Сайто, ты как там? Развязать или потерпишь? В следующей сцене ты ещё связанным будешь, — склонился надо мной режиссёр.

— Развязать, конечно! Я уже рук и ног почти не чувствую, — возмутился я, — И скажите там, чтобы в следующий раз слабее связывали. И почему вы меня так долго лежать заставили? Минут пятнадцать ведь точно прошло. Там вся сцена-то секунд тридцать будет длиться всего в фильме.

— И будет очень хорошо, если в этих пятнадцати минутах мы найдём нужные нам тридцать секунд. Если же нет, будем снимать ещё эту сцену, столько, сколько нужно, — нахмурился режиссёр, пока какой-то парень из съёмочной группы развязывал на мне верёвки, — И больше уважения, Сайто-сан. Вы сейчас разговариваете со мной в непозволительном тоне!

— Прошу прощения, Танака-сан, — тут же повинился я, спохватившись. Действительно, что-то расслабился, и позволил своему раздражению наружу вырваться. Режиссёр-то ни в чём не виноват. С ним подобный тон недопустим.

— Ничего страшного, бывает, я всё понимаю, — тут же вернулся он в благодушное настроение, — Мало кому понравится валяться связанным на земле, а ты ещё очень молод у не умеешь должным образом контролировать свои эмоции. Но тебе нужно этому учиться! Наше общество весьма консервативно, и отторгнет тебя, если ты будешь всё время идти на поводу у эмоций, и станешь вести себя неподобающим образом. Контроль, контроль и ещё раз контроль, вот к чему ты должен стремиться! — многозначительно поднял он вверх указательный палец с видом настоящего гуру и вдруг где-то рядом раздался оглушительный грохот.

— Макото, лысая ты обезьяна! Ты опять, что ли, пьяным на площадку припёрся? — раненым бизоном взревел режиссёр, направляясь в сторону шума, — Не дай Ками, ты какой-нибудь осветительный прибор мне сейчас разбил! Я ж лично с тебя шкуру спущу!

— Контроль, контроль, и ещё раз, контроль, — повторил я за ним, растирая затёкшие руки, и наблюдая за тем, как он разносит виновато отвешивающего ему поклоны лысого техника.

— Сайто, ты как тут? — подбежала неожиданно ко мне Канна, — Очень больно? Давай помогу, — опустилась она передо мной на колени, и стала растирать мне руки, — Я с ужасом думаю о том, что скоро и меня связывать будут. Представляю, какие у меня синяки останутся после этого. Кожа у меня нежная, чуть надавишь, уже синяк. Тебе лучше?

— Да, спасибо, — поблагодарил я, чувствуя, как побежала по венам кровь, и глядя на девушку, которая при лунном свете казалась ещё красивее, чем днём, — Уже гораздо легче.

— Ну, и хватит тогда с тебя, — раздался рядом невозмутимый голос новенького, — Канна, я тебе кофе принёс и дораяки. Пришлось, правда, выдержать целую битву с Рюсэем, так как дораяки было последнее, а он хотел его для Мэй взять, но, как видишь, я сумел одержать победу, — обворожительно улыбнулся красавчик Канне, держа в одной руке чашку с кофе, а в другой — блюдце с дораяки, которое представляло собой два бисквита, между которыми находится анко, паста из бобов адзуки.

— Спасибо, Касуми, — тепло поблагодарила его Канна, — Подожди ещё минутку, пожалуйста. Сайто, как твои ноги? Встать можешь, или их тоже по массажировать надо?

— Было бы неплохо, — не стал отказываться я, хотя в принципе, уже всё было нормально. Очень уж приятно было ощущать прикосновения мягких ладошек Канны, да и захотелось побесить немного этого напыщенного типа, изображающего из себя тут то ли прислугу, то ли аристократа в пятом поколении. Вон как мрачно сверлит меня взглядом. Аж на душе немного полегчало. И как-то быстро они друг друга по имени начали называть. В Японии это как-то не принято… С другой стороны, мы с Канной тоже с первого дня знакомства стали друг друга по имени звать. С ней это как-то само собой вышло. Очень уж она лёгкая в общении.