Кабинет поражал сочетанием строгости и роскоши. Пастельные тона стен удачно контрастировали с тёмным деревом мебели и позолоченными вставками на дверях. Массивный стол из морёного дуба, книжные шкафы до потолка, несколько кресел с высокими спинками — всё дышало властью и достатком.

Князь прошёл к своему столу, но не сел. Вместо этого он присел на столешницу, впившись взглядом в мою фигуру. Вблизи было заметно, что он выглядит старше своих лет — глубокие морщины у глаз, усталые складки у рта.

— Итак, маркграф, — начал он, и в кабинете снова завибрировали металлические предметы, — объясните мне, какого чёрта моя дочь полгода находилась в вашей компании?!

Дверная ручка задрожала, готовая сорваться с петель. Я призвал собственный дар, мягко успокаивая разбушевавшийся металл.

— Ваша Светлость, — несмотря на кажущуюся тревожность ситуации мой голос звучал безмятежно, — я спас жизнь вашей дочери, когда Бездушные едва не выпили её на дороге между Владимиром и Покровом. Она была брошена на растерзание тварям.

— Спасли? — голос князя упал до минусовой температуры. — Вы похитили её! Полгода я не знал, жива ли она! — он сжал кулаки, весь дрожа от ярости. — Полгода я посылал людей во все концы Содружества! Обращался к каждому князю, каждому боярину! Думал, она мертва, а она…

Голицын замолчал, тяжело дыша. Я видел, как под гневом скрывается боль отца, который потерял единственную связь с покойной женой.

— Это правда! — Василиса встала между нами. — Он действительно спас меня! Если бы не Прохор…

— Прохор? — князь побагровел. — Уже Прохор?! На «ты»?!

Он сделал шаг к дочери, но та не отступила.

— Да, папа. На «ты». Потому что он относился ко мне как к человеку, а не как к вещи!

Князь отшатнулся, словно она ударила его. В кабинете повисла тишина, нарушаемая только звоном дрожащего металла.

— Я искал тебя… — голос князя сорвался. — По всем княжествам разослал запросы. В Смоленск ездил, твоих преподавателей допрашивал. А ты…

Он резко отвернулся, подошёл к окну. Плечи его дрожали.

— Ваша Светлость, — начал я осторожно. — Княжна действительно была при смерти, когда я её нашёл. Бездушные…

— Да какая разница! — князь развернулся, и я увидел боль в его глазах. — Почему не сообщил? Почему не вернул её домой?!

— Потому что я не хотела возвращаться! — выкрикнула Василиса.

Повисла оглушительная тишина. Князь смотрел на дочь, та — на него. Я видел, как по лицу Голицына пробегают тени — агония, гнев, непонимание.

— Что я тебе сделал? — наконец выдавил он. — Чего тебе не хватало? Лучшие учителя, любые наряды, всё, что пожелаешь…

— Свободы! — Василиса сжала кулаки. — Права быть собой! Ты хотел сделать из меня красивую куклу для выгодной партии!

— Я хотел, чтобы у тебя было будущее!

— Чьё будущее, папа? Моё или твоё?

— Ты не понимаешь, что значит быть правителем! Каждое решение, каждый поступок влияет на тысячи людей! У тебя есть обязанности!

Поняв, что сейчас всё сведётся к семейному конфликту и бессмысленным крикам, я попытался вернуть разговор в конструктивное русло:

— Княжна решила остаться в моём поселении добровольно. Как воевода, я предоставил убежище совершеннолетней особе, обратившейся за помощью.

— По какому праву?!

— По праву гостеприимства.

Князь выпрямился, его лицо потемнело от гнева. Но я продолжил, не давая ему возможности взорваться:

— Позвольте задать встречный вопрос, Ваша Светлость. Почему она сбежала?

Удар попал в цель. Голицын отвернулся к окну.

— Не смейте…

— Что заставило княжну искать убежище у совершенно чужого человека в глухом Пограничье? Она ведь боялась не меня — она боялась вернуться домой.

Князь дёрнулся, как от пощёчины. В его глазах мелькнула боль, быстро сменившаяся яростью.

— Не смейте учить меня, как воспитывать собственную дочь!

— И не собираюсь, — мягко ответил я, — но позвольте рассказать, кем стала ваша дочь за эти полгода. Со мной она познакомилась, будучи Ученицей третьей ступени. Сейчас она Мастер первой ступени.

— Это… это невозможно. За полгода?

— Два полных ранга и Стихийное погружение, — подтвердил я, — которое забирает жизнь и перспективы развития у трети магов.

Василиса вздрогнула при упоминании погружения, но промолчала.