Как впрочем, и тем «смертникам», кого капитан определил вызвать огонь на себя. И про «смертников» — это не про неуважение, это про настрой самих танкистов… Слова Фотченкова о том, что подобный прием наши военспецы умело воплотили в жизнь во время боев за высоту «Пингаррон» в Испании, в долине реки Харама, никого не убедили. Не смог подсластить пилюлю и тот факт, что первая атака состоится на высоту 324 — начнут ее поляки раньше по времени, а поддержат их уцелевшие танки комрот один и три, а также выделенные комбригом пушечные броневики.

Но на взгорье у Збоища у немцев вроде как нет тяжелой артиллерии — и польскую атаку предварит огонь бронепоезда «Смелый», вооруженного трехдюймовками и гаубицами-сотками! Кстати, два французских танка «рено», сражавшихся еще в Первую Мировую, также примут участие в общем наступлении — вместе с уцелевшими польскими танкетками; и те и другие сняли с бронедрезин «Смелого» по настоянию Фотченкова.

В этом вопросе комбриг, конечно, большой молодец. Ляхи ох, как не хотели выделять «Смелого», ох как противились — боясь подставить свою главную мощь под выстрелы германских гаубиц! Справедливости ради стоит отметить, что во Львов прорвалось сразу два бронепоезда — но второй получил повреждения в первой половине дня и был эвакуирован.

Ну и понятно, что «Смелый» останется заложником движения по железнодорожной ветке — достаточно разрушить рельсовую колею одним точным попаданием, и отступить назад ляхи уже не смогут. А их бронированную машину неторопливо и со вкусом расстреляют гаубичные фугасы фрицев… Хотя сам капитан в душе немного даже сомневался — а что, если комбриг специально подставляет главную ударную мощь белополяков под вражеский огонь? Паны сегодня вроде бы и союзники — но как повернет завтра?

В общем, «Смелый» откроет огонь, пока германские гаубицы с высоты 374 не проявят себя, ответив бронепоезду; последний постарается отступить, а польская пехота начнет атаку на высоту 324… И, наконец, пойдут вперед первые три танка из роты Акименко, вызывая огонь на себя.

Плохо, что экипажи перед боем пришлось перетасовывать — так, один из танков Чуфарова занял младшей лейтенант Малютин, уже потерявший собственную «бэтэшку», но неплохо врезавший немцам в ответ. Вроде правильно — но командира занятой машины, оставшегося безлошадным, крепко обидели! В других экипажах меняли мехводов — а «смертников» выделили по одной машине от каждого из взводов. Вроде и логично — ведь командовать ими во время маневров все равно не выйдет. С другой стороны, экипажи чувствуют себя реально брошенными… Впрочем, могло быть и хуже — если бы исходя из логических соображений, комбат вывел бы из числа «разведчиков» командиров машин. Из пушек ведь не стрелять, а с пулеметом и башнер справится! Действительно, лучшего способа официально объявить оставшихся членов экипажей «смертниками» не найти…

— Эх, где наша не пропадала!

Комбат хлопнул себя по колену, волевым усилием прогоняя дурные мысли. У него есть боевой приказ — и он его выполнит! И его подчиненные также выполнят боевой приказ — чего бы этого танкистам не стоило… Все, закончилась мирная служба у армейцев — война! И рисковать собой придется, никуда от этого не денешься…

А в том, что война действительно началась, что случившиеся столкновения уже никак не назвать случайными и проигнорировать, Кирилл Дмитриевич нисколько не сомневался. В этом не сомневаются и экипажи, видевшие сожженные на вокзале и после бомбежки «бэтэшки» — и помогавшие выгрести из сгоревших машин дымящиеся, страшно обугленные останки танкистов.

Война… Но не мы ее начали — ее начали немцы.

…- Товарищ комбриг, командарм на связи!

Вид вбежавшего на командный пункт младшего лейтенанта Андрея Сорокина, командира бронемашины БА-20 откровенно пугает — выпученные глаза, чуть трясущиеся губы, ошарашенный взгляд… И бледное, бескровное лицо.

— Ты чего, лейтенант? Успокойся.

Но откровенно дрожащий мамлей лишь испуганно выдавил:

— Товарищ комбриг, в-вас командарм Голиков вызывает…

Также обернувшийся к Сорокину начштаба невесело хмыкнул:

— Чую, воздушного удара по высоткам мы так и не дождемся.

Однако за попыткой пошутить кроется глубокая тревога — я вижу это по глазам Дубянского. И очевидно, волнения полковника не напрасны — судя по тому, что командир радийного броневика вбежал сюда, словно ошпаренный, Голиков явно «не в духе». Что там говорил комиссар — что командарм мне благотворит?

Ну, посмотрим…

Лишь бы не отдал прямого приказа покинуть город! Хотя что мне мешает сослаться на неисправную связь, и «не воспринять» команду «вследствие неустойчивой радиосвязи», а? Понятно, что после за такое могут и к стенке поставить — но не все ли мне равно?! Один раз, получается, уже умер — а будущую жену теперь вряд ли увижу даже младенцем, коли все же удастся уцелеть… Зато раскручивающийся маховик войны Голиков теперь вряд ли остановит. Мне продержаться хотя бы до начала совместного штурма высоток, а уж там…

Но додумать, покидая вынесенный к высоте 374 командный пункт, я не успел. На моих глазах в корму пулеметного броневика вдруг врезалась бутылка с бензином, мгновенно полыхнувшая ослепительно ярким, пламенным цветком! А я, замерев на пороге от неожиданности, полетел наземь, сбитый со спины Дубянским… Уже в падении услышал выстрел — предназначенная мне пуля свалила Сорокина, столь же бестолково замершего в дверном проеме…

— Слава Украине!