В том числе и для меня самого… Мавр сделал свое дело — мавр может уходить?

Последние мысли были столь неожиданны, что я, как ни странно, взбодрился — и почуял вдруг острую жажду действовать. Кто в свое время хотя бы раз не мечтал оказаться на поле боя Великой Отечественной? Кто хотя бы раз не мечтал врезать фрицам — в отместку за наших дедов и бабок, за убитых детей, за похороненное нацистами великое будущее?

А если терять больше нечего, так почему бы не рискнуть исполнить мечту — раз уж представилась такая возможность?!

— Щас я вам, твари… Щас попляшете, уродцы!

Почуяв прилив дурных сил и необыкновенной бодрости, легкости во всем теле, я рванул по траншее в сторону ближайшего пулеметного гнезда — откуда, как кажется, и раздался вскрик раненого. Я не ошибся; из двух бойцов «зенитного расчета» один валяется на земле, отчаянно пытаясь зажать ладонью рану на шее. Другой же лихорадочно бинтует ее через руку, прижимая к месту ранения целый бинт.

А бомберы продолжают кружить над окопами, расстреливая их из пулеметов! Впрочем, вторым заходом немцы решились сбросить и контейнеры с осколочными бомбами; видя это, словно нутром ощущая разрывы бомб, я рванул к МГ-34, оставленному на бруствере.

— Щас я вам!

Установленные примерно посередине пулемета сошки задрались — и, подхватив «машинегевер», я поспешил поплотнее упереть их в землю. «Пуговка» предохранителя, расположенная у спускового крючка слева, продвинута вперед — порядок, можно стрелять! Благо, что из приемника торчит лишь кусок металлической ленты на двести пятьдесят патронов с пустыми ячейками — навскидку их штук сорок. В тоже время большая ее часть, снаряженная бронебойно-зажигательными патронами, сложена на бруствере.

Перехватив приклад левой рукой и поплотнее утопив его в плечо, указательным пальцем правой я нащупал нижнюю выемку спускового крючка, рассчитанную на огонь очередями. Вроде бы все? Да точно все…

— Жрите, паскуд… а-а-а!!!

Вроде бы я и мягко потянул спусковой крючок, надеясь положить очередь по курсу приближающегося бомбера. Но немецкий машинегевер вдруг резко забился в моих руках, словно живой, лихорадочно рассеивая пули в воздух! Натурально испугавшись, я отпустил спуск — добившись лишь того, что немецкий пилот заметил меня, и повел «юнкерс» именно в мою сторону, открыв плотный огонь курсовых пулеметов…

— Ложись!

Очереди бомбера пробороздили земляной бруствер, напрочь срезав верхушку; на фуражку вновь посыпались комья земли — а я вдруг отчетливо понял, что бортовой стрелок обязательно достанет нас на дне окопа.

И хрен бы со мной — но ведь достанется же и обоим зенитчикам! Второй номер как раз закончил бинтовать раненого товарища — протянув повязку под правой подмышкой, он плотно прижал моток бинта к раненой слева шее. После чего буквально лег на первого номера, закрыв его своим телом…

А мне вдруг некстати подумалось, что до войны русские мужики точно были другими. Вон, как один самоотверженно жертвует собой ради товарища, закрывая его собой… Поколение пацанов, чьих отцов забрала война, вырастет уже другим — они просто не будут знать, что такое «отец» и как должно воспитывать сыновей настоящими мужиками. Нет, они начнут тянуться за покалеченных душой и телом фронтовиками, пытающимися забыть ужасы войны частыми пьянками… В итоге внуки фронтовиков в качестве примеров для подражания выберут уже воров, все глубже проникаясь дворовой, «блатной» романтикой — и еще до «святых» (проклятых!) девяностых станут гасить толпой одного без всякого зазрения совести. Порой и до смерти… А с развалом Союза бывшие пионеры и комсомольцы, подающие надежды спортсмены возьмут в руки оружие — и начнут грабить, насиловать и убивать таких же русских людей, порой с еще большей жестокостью и остервенением, чем некогда делали это фашисты…

В этот момент я вдруг отчетливо понял, что должен спасти этих двух молодых парней, вчерашних пацанов — и будущих отцов. Пусть хотя бы их дети узнают, что же это такое — «отец», и как им все-таки быть!

— Ну, тварина…

Рывком выпрямляюсь, закинув пулемет на противоположную стенку ячейки. У меня есть считанные мгновения, пока курсовые пулеметы «юнкерса» уже не могут нас достать, а бортовой стрелок еще не успел прицелиться… Крепко схватившись за приклад, наваливаюсь на пулемет всем весом — спеша утопить сошки в неожиданно легко подавшийся бруствер. После чего плавно тяну за спуск…

Интуитивно задрав ствол пулемета вверх — так, чтобы ударить с упреждением по курсу бомбера.

— Да-а-а!!!

На этот раз трофейный машинегевер поддался мне; выпустив короткую, пристрелочную очередь, длинной я догнал правое крыло «лаптежника». Вспышки бронебойно-зажигательных пуль заплясали на дюралюминии, перехлестнув его на всю ширину! Тут же раздался негромкий вроде хлопок — а самолет вдруг резко завалился на правое, неожиданно задымившее крыло.

Да оно же горит! Неужели я смог задеть топливный бак?