Поднялась громадная седьмая волна, и они увидели, как Юан висит, раскинув руки, в прозрачной воде. Потом он снова скрылся, а холод большой волны захлестнул их до бёдер, так что младшие пошатнулись. Он был сокрушительный, этот холод. Мускулы их ног онемели, а с ними и мозги. Мальчишки просто таращились на впадину за валом: сверкающее углубление – пустое, пустое.

Лаклан вынырнул – один. Он огляделся по сторонам, никого не увидел, перевернулся и снова нырнул, взбивая ногами невесомую пену. Когда он снова появился, за шиворот он держал Юана.

Лаклан замер на воде, глядя в сторону берега, прямо как тюлени на пляже в деревне. Он не пытался плыть к ним. Юан заморгал и начал трепыхаться, но Лаклан взял его за лицо и резко велел:

– Смирно будь.

Он считал волны. Когда, оглянувшись через плечо, Лаклан увидел огромный поднимающийся гребень, напоминающий хребет кита, он позволил ему подбросить их с Юаном к Стаку. Любое встречное течение или волна насмерть разбили бы их о скалы.

Но их выбросило на уступ, и волна выскользнула из-под них, оставляя лежать как многоногую и многорукую вздрагивающую от холода морскую звезду.

Юан наконец расплакался – но не из-за Кеннета и даже не из-за испуга или холода, нет. Из-за того, что у него не вышло пройтись по воде.

Кеннет был в ужасе.

– О чём он думал? Идиот! Дурень! Олух! Сыр у него вместо мозгов, что ли? – Он ни на миг не воображал, что Маленький Ангел примет его вызов – поверит хоть на миг, что такое возможно – осмелится быть таким глупым. – Я просто дразнил его! Просто шутил!

Просто пытался заставить ребёнка плакать и унижаться.

И Лаклан туда же! Бедный Кеннет: замешательство уселось на него, как мокрая овца, и выдавило из него весь воздух.

Что до Лаклана, так если бы у мальчишек были хвосты, он бы вилял своим. Он был героем. Куилл выдал бы ему золотой соверен (если бы он у него хоть когда-нибудь был). Всем, за исключением Кеннета, не терпелось вернуться в Хижину и рассказать, что сделал Лаклан.

– Нельзя рассказывать, – сказала Джон. Она мотнула головой в сторону Юана – что-то лопочущего, дрожащего и несчастного. – Бедняжка. Ему и без того худо – зачем рассказывать взрослым и большим мальчишкам, что он пытался сотворить чудо?

Она была права. Невозможно было рассказать о произошедшем, не добавив Юану страданий и унижения – и не навлекая гнев взрослых на всех причастных.

Так что, вернувшись в пещеру, они рассказали, будто Юан свалился в воду, пытаясь вытащить на берег кусок плавника для плота мистера Дона, а Лаклан прыгнул следом и спас его. Всплеск восклицаний, радостного свиста и восхищённого бормотания отвлёк внимание от Юана, так что ему и не пришлось ничего говорить.

Обоих пловцов раздели и растёрли шерстяными шапками, чтобы согреть. Остальные парнишки одолжили им на время разное рваньё.

«Пастор» Кейн поднялся с места.

– Давайте поблагодарим Господа, – сказал он своим мрачным раскатистым голосом, будто уделённое одетому в лохмотья Лаклану внимание его возмутило.

У Куилла всё ещё кружилась голова от облегчения.

– Да, но и Лаклана давайте поблагодарим тоже! – громко заявил он. – Я считаю, что теперь Королём Олушей должен быть он! – По пещере прокатились возгласы одобрения. Кейн посмотрел на него сердито.

На лбу у Лаклана обычно всегда были морщинки, будто он всё время хмурился, даже когда улыбался; от этого он становился похожим на маленького старичка. Сейчас всё его лицо сияло; он булькнул от смеха и исполнил небольшой танец (и не просто для того, чтоб согреться).

– Во имя всех рыб в море, я обожаю это место! – сказал он.

Куилл не сразу понял, что Лаклан имел в виду Стак. Он имел в виду Стак Воина – эту угольно-чёрную каменюку, на которой они застряли, думается, до самой смерти; вдали от людей, вдали от своих собак, от своих постелей, и овсянки, и наделов, и всего весёлого. И всё же вечно хмурый Лаклан был таким счастливым, каким никто и никогда его не видел.

Олуши улетали. Это были именно те олуши, ради которых они и приплыли на Стак. Теперь каждый день всё новые семейства олуш поднимались со скал, как осыпающиеся со стены хлопья белой краски, и ветер сдувал их в открытое море. Они не возвращались. Зимы олуши проводили в море. В отличие от птицеловов, они могли покинуть Стак, когда им заблагорассудится. Без них скалы становились чернее и мрачнее. Вид улетающих птиц только усиливал ощущение абсолютной покинутости.