На кухне слышны шаги, шорох полотенца, скрип табурета. Раиса прокатилась туда сама. Без напряжения.

— Доброе день, — сказала она.

Я обернулся, стоя в рубашке с закатанными рукавами, с венчиком на голове из пыли, вытирая последнюю каплю со стола.

И улыбнулся, так… как улыбаются люди, которые давно здесь, и давно свои.

— Вы спали, как принцесса.

— А проснулась… в новой стране.

Она осмотрелась. Медленно. Детально. Каждый угол. Каждая мелочь.

И тихо сказала:

— Ты изменил всё. Почти не касаясь.

— Я только создал удобство. Всё остальное — вы.

— Нет, — она посмотрела прямо. — Всё остальное — мы. Потому что я вдруг поняла…

— Что?

Раиса Аркадьевна посмотрела в окно. На дерево, на которое смотрела каждый день. И вдруг оно показалось ей чуть выше, чуть живее чем раньше.

— Я вдруг поверила, что у меня… есть завтра.

И в этот момент — молчание стало самым громким подтверждением того, что всё мной сделано правильно. Я подошёл к ней ближе. Присел рядом. Взял её руку. Не как врач, и не как спасатель, а как человек, который останется рядом навсегда.

Я только успел заправить постель у Раисы Аркадьевны и дополировать стол на кухне, как в замке щёлкнул ключ. Инна вошла, аккуратно поставила сумку и… застыла в коридоре. Я вышел ей навстречу, вытирая руки полотенцем.

— Привет. Как смена?

— Подожди… ты… всё это сам?

— Ну… почти. Мама — спала.

— Ты дверь с кухни срезал?

— Да. Аккуратно. С пылесосом.

— И тюль перекинул?..

— Потому что свет на нее падал неудачно. А теперь мягко ложится. Видишь?

Она оглядывалась. Шаг за шагом. Порогов нет. Пол ровный. Воздух стал легче. Пространства — больше. И — спокойно. Очень.

Она подошла ко мне, заглянула в лицо.

— Ты даже… фартук мой нашёл.

— Не мог в своём работать. Он весь в клее и графитке.

Инна прикрыла глаза и выдохнула.

— Я хочу тебя обнять. Сначала — как женщина. Потом — как дочь. Потом — снова как женщина. Разрешишь?

— Для тебя?

— Только для меня!

— Подожди, только стану на табуретку. Ладно, иди мой руки, будем кушать.

Я разогрел рагу, вытащил из духовки не остывшую гречку, поставил салат с морковью и яблоком.

Раиса сидела в своей коляске, с подушкой под спиной, уже совсем другая — с живым цветом лица и тихим наблюдала за нами.

Инна наливала чай, перекинулась взглядом с матерью:

— Ну как он тут без меня?

Раиса Аркадьевна отложила ложку:

— Знаешь, Инн… я думала, ты привела в дом мастера.

— А привела?..

— Мужчину, настоящего.

Я опустил глаза. Смущённо. А внутри — чётко встал маяк. Всё правильно. После ужина мы помыли посуду, убрали всё, накрыли маму Инны пледом, пододвинул к окну.

— Мы сходим во двор, воздухом подышим.

Раиса Аркадьевна кивнула:

— Я тут. У меня теперь даже в темноте удобно.

Мы с Инной вышли подышать. И просто сели на старую деревянную скамейку у подъезда.

Под ногами — крошка асфальта, листва. Осенний Минск пах прелой листвой внутриквартальных насаждений и тишиной спального микрорайона.

Я смотрел на её профиль в полутьме. На эту мягкую линию носа, ресницы, которые трепетали от ветра.

А она смотрела вверх — туда, где между домами обрывками виднелось небо.

— Знаешь… — она заговорила первой. — Мама сегодня улыбалась. Ты видел?

Я кивнул.

— Видел. Но думал — это ты. С утра, с голосом, с завтраком.

Инна качнула головой.

— Нет. Это ты, Костя.

Я не ответил сразу. Только провёл ладонью по её плечу. Она была такая тёплая. Родная. И немного уставшая.

Я вздохнул:

— Я просто хочу, чтобы тебе и ей было легче. Не героически. Просто — легче. Чтобы у неё снова появились дни в которые она прожила, а не выживала.

— Так и есть.

Она чуть обернулась ко мне.

— Я даже не знаю, как это описать… Когда ты рядом — всё двигается. Не быстро, но двигается. Как будто в доме появилась ось.

— Или ритм.

— Да.

Мы замолчали.

Ветер покачал голую ветку над нашими головами. Где-то далеко проехал трамвай.

Я сказал:

— Мне тут хорошо. Без пафоса, без космоса. Просто… хорошо.

Она кивнула.

— Потому что ты стал частью этого мира. И моего тоже.

— Навсегда?