7.В романе нет персонажа с наибольшим числом тяжб, чем Триш Хемсли, до безумия богатой подруги Кристины, трижды замужней и с нетерпением ожидающей нового брака с неким Банкером: «Я имею в виду в четвертый раз выходишь замуж только раз» (она кладезь острот). Она судится со всеми и каждым по абсолютно любой мелочи, но редко платит юристам; по словам Мадхара Пая, у которого с ней интрижка, это тот тип людей, «которые судятся, потому что не знают, кто они, и от этого чувствуют себя настоящими, чувствуют себя личностью, когда видят свое имя в списке дел». С ней, в свою очередь, судится из-за «угрозы плоду» молодой альфонс, который «решил, что если она от него забеременеет, то выйдет за него замуж, потом наступит неизбежный развод и он останется с ребенком и получит гору денег на его содержание» (она делает аборт), но большую часть времени Триш тратит на свои тяжбы — слишком многочисленные и смехотворные, чтобы описывать их в подробностях, при этом иногда законно лишая порядочных людей кровно заработанных денег. Самая душераздирающая строчка в романе принадлежит ей: оспаривая завещание своей матери — особенно щедрую долю, которая должна достаться ее бедной, но преданной на протяжении тридцати лет сиделке, — возмутительно богатая женщина умудряется (с помощью юридических маневров Мадхара Пая) передать наследство «…Мне!», то есть забрать все себе.

В романе упоминаются и другие гражданские иски и угрозы: Гарри умирает раньше, чем из-за наезда на него подает в суд женщина, Оскар угрожает подать в суд на Мадхара Пая за нанесение побоев, когда юрист слишком сильно толкает его пальцем в грудь. Но как отмечалось выше, немногие из исков доходят до конца. Как устало осознает Кристина посреди романа: «Кто-то выиграет, кто-то проиграет, кто-то подаст апелляцию и все начнется сначала, не так ли? Разве не так всегда и бывает?»

В этих юридических делах не только участвуют разные представители профессии — от беспринципных юристов-стервятников с рекламой на спичечных коробках до адвокатов в «белых туфлях», как в «Свайн энд Дор», и выдающихся судей вроде Криза и Боуна, но и представлены разные взгляды на право и сопутствующие понятия, такие как справедливость и порядок. На самом низком уровне это способ для жадных, тщеславных людей (и хищных юристов) быстро заработать — например, для тех, кто подает иски против кинокомпаний, надеясь, «что им заплатят просто чтобы отстали». Как Гарри говорит на первой странице Кристине: «Те кто приходят в суд требуя справедливости, они видят только ценник в миллион долларов. […] это всегда деньги. Остальное просто опера, понимаешь». Кристина предполагает, что «деньги это всего лишь мерило разве нет. Это единственный общий способ одних людей заставить других относиться к ним так же серьезно как они относятся сами к себе, я хочу сказать только об этом они на самом деле и просят разве нет?» Оскар это представляет иначе: за деньги судятся, «потому что это единственный проклятый язык который они понимают!» Другие судятся из мести, как признается Лили и в чем Бейси подозревает Оскара, или из обиды, в чем Оскара подозревает Гарри, или назло, или для разрешения семейных конфликтов в гражданском суде. (Переиначивая афоризм фон Клаузевица из «Плотницкой готики», право — это война, ведущаяся другими средствами: гражданскими войнами.) Гарри говорит Кристине, что люди его профессии «нечасто видят что-то хорошее [в людях], жадность, глупость, двуличие, вы ожидаете наша система раскроет лучшее в людях?» Джек Пресвиг, который из-за отвращения ушел из юридической фирмы с рекламой на спичечных коробках, выражается более резко, называя право «главным мошенничеством из когда-либо придуманных, просто выгребная яма человеческой жадности, насмотришься в людях такого что стыдно за человеческий род» (несколькими страницами позже он то же самое говорит о недвижимости и страховании). «Его забава» изобилует доказательствами в пользу этого обвинения.

Временами право в романе выполняет свою обыденную функцию разрешения законных споров, возмещения ущерба и защиты прав. И у Ширка, и у Оскара законные претензии из-за нарушения авторских прав и Первой поправки, а судья Криз справедливо утверждает, что преподобный Уде не заслуживает обвинительного приговора в неправомерной смерти. Гэддис не занимается уголовным правом — его больше волнуют высокие, теоретические цели гражданского права, в частности «его величественное стремление насадить порядок? или скорее спасти порядок от унизительного хаоса повседневности». Насадить или спасти; вот в чем вопрос.

Гарри бы поспорил, что право — это «средство насаждения порядка в неуправляемой вселенной», но он достаточно умен, чтобы понимать, что «принуждение к порядку заканчивается» фашизмом. Судья Криз, с другой стороны, сказал бы, что право — попытка «спасти порядок от унизительного хаоса повседневности», где самый важный инструмент — точное использование языка и использование его с любовью. В этом Гарри согласен с тестем и говорит жене: «А ты как думаешь что такое право, это только он и есть, язык», но Кристина не понимает, «чем он там занимается, весь мир разлетается на куски война, наркотики, людей убивают на улицах а этот блестящий федеральный судья в Верховном суде тратит свое драгоценное время на скульптуру из мусора и на какую-то дохлую собаку, чем он там занимается!» Гарри отвечает: «Пытается спасти язык, Кристина».

Письменная апелляция судьи Криза по делу об авторском праве Оскара тоже названа спасательной миссией. Закон можно правильно применять только тогда, когда он правильно написан, — не грамматически правильно, как сухое решение судьи Боуна, а с любовью, как решение судьи Криза, с полным пониманием возможностей и точности языка. Вот почему судья Криз пришел в ярость от небрежного решения коллеги-судьи, отклонившей иск Оскара о нарушении авторских прав. Это не из любви к нему, говорит Оскару судебный клерк его отца, и не из-за абстрактной справедливости: «Это любовь к закону. Когда ему в руки попал этот вердикт он чертовски разозлился. Как будто самого близкого человека в его жизни изнасиловали, как будто он подошел к лежащему телу права разорванному и оскверненному толпой варваров, […Он две ночи] скреплял апелляционное заявление [цитатами] как бинтами всюду где были царапины на теле что для него дороже жизни […] это любовь к закону и языку как бы он ими порой не вертел ведь если разобраться закон это просто язык…».

Важно отметить, что судья Криз (как и его создатель) — атеист, справедливо обвиненный в «исключении Бога из зала суда», и не менее важно, что и он, и Гарри ведут дела, связанные с религией. Во все более секулярном обществе для многих право стало заменой религии, средством правосудия, которым раньше управляло божество; вместо того чтобы взывать к небесному судье, адвокат подает апелляцию к земному. В романе невежественные верующие размахивают плакатами «БОГ ЕСТЬ СУДЬЯ», но для других это судья есть бог (что и подразумевает Гэддис, когда пишет слово «Судья» с заглавной буквы). В «Бунтующем человеке» Альбера Камю, который цитируется в «Его забаве», спрашивается: «Возможно ли, отказавшись от сакрального с его абсолютными ценностями, выработать правила поведения?» и через несколько страниц дается утвердительный ответ: «Опрокинув Божий престол, бунтарь признает, что справедливость, порядок и единство, которых он тщетно искал в своем состоянии, отныне должны быть созданы его собственными руками, что и послужит оправданием низвержения Бога» [218] . Гарри, наверное, с этим согласился бы — после его смерти нам рассказывается, что в молодости, «в период поиска простых ответов», он учился в школе богословия, — как согласился бы и судья Криз, настаивающий, что «правила поведения» Камю следует искать в общем праве, а не в Священном Писании. Как он пишет в деле «Ширк против Поселка Татамаунт», с тех пор, как гражданское (или общее) право начало вытеснять «церковные суды благодаря деликтным искам, требующим возмещения мирского ущерба нежели духовного оскорбления» (судья Криз прослеживает эту традицию до первого главного судьи королевы Елизаветы), судьи должны «помнить об особом отношении лорда Кока к общему праву по примеру церковного, в те дни более распространенного, когда мы обращаемся к его вульгарной версии, стоя перед судом сегодня в современной одежде». Язык закона должен быть таким же авторитетным и почитаемым, как Священное Писание, поэтому судья Криз и не терпит, чтобы его нарушали другие судьи и адвокаты.

Гэддис приводит многочисленные примеры неправильного использования юридического языка, от формальной жалобы Оскара, которую рассказчик называет «мутной и повторяющейся», до смехотворной гиперзаботы о процедуре во время показаний Оскара, сального употребления эвфемизмов («деликатное обращение юриста») и намеренного запутывания, особенного сводящего с ума Кристину:

Решения судей Криза и Боуна сложны для непрофессионала, поскольку написаны для представителей их профессии, а не для общественности. И все-таки они пронизаны таким остроумием, эрудицией и трепетом перед величием английского языка, что читателю стоит признать их доблестными попытками «установить порядок в неуправляемой вселенной». Как отметил Закари Лидер в своем обзоре «Забавы», это «единственные моменты стабильности в романе, иллюзорные мерцания присутствия, свободы действий, завершенности, передышки и даже справедливости». Оскар разделяет отцовскую любовь к английскому языку и на первой же странице «говорит о порядке», настаивая, что «ищет только мало-мальского порядка», но чаще всего он использует слово «справедливость» — и это тема пьесы в сердце «Его забавы».