Гарри Латц честно играет и выигрывает, но в конце концов умирает. К началу романа он уже нервный и взволнованный, одним словом — как «угоревший» [230] . Он годами сверхурочно вкалывал над делом «Поп и Сияние», и теперь пребывает в плохой физической форме: его глаза налиты кровью, у него проблемы с эрекцией, он забывчив и поддерживает себя опасной комбинацией рецептурных лекарств, кофеина и алкоголя. (Памятуя о менее успешном опыте с Лиз в «Плотницкой готике», Гэддис регулярно сообщает о текущем состоянии здоровья Гарри, чтобы для читателя его смерть не стала неожиданностью.) Хотя Гарри и не такой щедрый, как Кристина, он все же дает юридические консультации Оскару и, вопреки себе, сварливой Триш (а она продолжает неправильно называть его Ларри), создавая себе проблемы в юридической фирме. Он также подбадривает Оскара после смерти судьи Криза, рассказывая о своих проблемах с отцом и страхе, что тот сочтет его неудачником, и даже присочиняет, что его отец умер, когда Гарри учился в юридической школе (последнее позже опровергает Кристина). Суть в том, что «ты свободен!» «Столько лет тебя судили, столько лет в страхе перед разочарованием предательством и осуждением он мертв Оскар! Судья мертв!»

Слово «правильный» отсутствует среди тем, заявленных на первой странице, но на протяжении всего романа ассоциируется с Гарри. Перечисляя его достоинства, Кристина заканчивает на его «терпеливой, грустной улыбке в поисках того что правильно, как ты тогда сказал, не справедливо а правильно?», хотя ранее в их разговоре нерешительно жаловалась: «Если бы ты перестал столько думать как поступить правильно может спасся бы из этой епископальной карусели, жизни на таблетках и выпивке […] и мы бы снова зажили по-человечески…». Когда Кристина узнает, что ее лишили «полумиллиона от страховки жизни это почти все что он мне оставил», она говорит: «Суть даже не в деньгах, а как правильно. Просто как правильно это то что Гарри всегда, это то что его убило». Окончательное указание, что Гарри находится на «правильной» стороне, появляется, когда мы узнаем, что в момент смерти он читал роман Чарльза Диккенса «Тяжелые времена» 1854 года, «который начал читать [согласно его некрологу в New York Times] с намерением стать писателем [… так как] после окончания юридического факультета и работы в ряде небольших некоммерческих фирм он разочаровался в законе как в инструменте правосудия и… рассматривал его как средство насаждения порядка в неуправляемой вселенной, изображенной Диккенсом…». После смерти Гарри его молодой помощник по правовым вопросам восхищается его запиской по делу «Епископат против „ПепсиКо“». Судя по похвалам, она не только напоминает юридический стиль его тестя, но и представляет собой то, что написал бы Гэддис, если бы сам вел дело [231] . Гарри умирает рано, но выигрывает дело благодаря блестящему сочинению, которое должно «увековечить его в анналах Первой поправки…». Если, как и Оскар в своей пьесе, Гэддис «карабкается к вершинам греческой трагедии», то Гарри Латц больше Томаса заслуживает вердикта, который К. М. Боура выносит Эдипу: «Он по существу трагичен, потому что в борьбе с непреодолимыми трудностями проявляет все свое благородство характера и тем не менее терпит поражение».

Гарольд Бейси — более сложный случай, он поступает правильно, но не всегда законно. Это работник небольшой фирмы «Лепидус, Хольц, Бломфельд, Мейси и Ши» — Гарри попросил Сэма Лепидуса, друга по юридическому факультету, оказать ему услугу и выделить адвоката для иска Оскара о нарушении авторских прав. Изначально Гарольд изображается бесхитростным правдорубом, достаточно культурным, чтобы узнать отсылку Оскара к второстепенному стихотворению Йейтса и увидеть сходство между «Однажды в Энтитеме» и «Траур — участь Электры» О’Нила. Оскар сначала удивляется, что Бейси черный, и, среди прочих полурасистских оплошностей, предлагает ему сыграть главную роль в «Императоре Джонсе» О’Нила — пьесе о человеке, попавшем в тюрьму за убийство, тем самым нечаянно намекая на прошлое Бейси. Тот хладнокровен и заботлив: спрашивает о здоровье Гарри, а после упоминания японских айнов в разговоре с Кристиной приносит ей газетную вырезку о «ваших волосатых айнах», весьма ее смутив. Он знает «Федеральные правила гражданского судопроизводства» вдоль и поперек — и даже выбивает из колеи заносчивого и более образованного Мадхара Пая во время дачи показаний Оскара [232] . Услышав, как Бейси справился с показаниями, Гарри говорит, что тот умен и его стоит взять в «Свайн энд Дор», «чтобы приукрасить имидж еще парой меньшинств, пока не посыпались какие-нибудь шальные обвинения в антидискримин…» Впечатляет он и Кристину — как в сексуальном, так и в интеллектуальном плане.

Но Бейси исчезает в середине романа, подав намеренно ошибочную записку от имени Оскара (смелая ловушка, чтобы выиграть апелляцию), а затем выясняется, что Бейси сидел «за такое от чего волосы встанут дыбом и завьются», и изучал право «в тюремной библиотеке в поисках способов» спасти себя и — великодушно — своих сокамерников. Ему это удается, но потом, как позже узнает Гарри, он фальсифицировал заявление о сдаче экзаменов на адвоката: «Подделал подтверждение что у него есть степень от одобренной юридической школы, наверное исправил диплом каких-нибудь непринимающихся курсов по переписке в том же штате что и тюрьма и сфальсифицировал рекомендации о его хорошей моральной репутации и все это в сумме приводит к преступлению класса А, штраф или год тюремного заключения и у него отзывают лицензию на…». Бейси в бегах, продолжает Гарри, предвзято закончив: «Рано или поздно объявится, снова в окружной тюрьме или еще где-нибудь, такой человек не может жить без неприятностей. Объявится».

Мы так и не узнаем его судьбу, но узнаем, как им восхищаются другие, «свидетельствуя о его хорошей моральной репутации». Придавая имени не больше значения, чем Гермоген в платоновском «Кратиле», Мадхар Пай признает, что Бейси, вероятно, не настоящее имя, но это неважно, потому что он «свободный дух»: «Освобожденный от иллюзий абсолютов? берет имя Бейси потому что ему нравится как звучит пусть даже у кого-то другого больше прав на ее суть, это смелость жить в условной вселенной, принять относительный мир, он избавился от всех христианских выдумок, которые помогли его предкам пережить рабство», — все эти качества Гэддис восхваляет в других своих работах [233] . Кристина думает о Бейси в постели с Гарри («он был так уверен в себе, эта чудесная энергия так и бурлила чтобы вырваться на свободу, этот настоящий аппетит, его блестящая на солнце кожа и его руки…») и фантазирует о нем, когда они с Гарри занимаются сексом. Увидев Бейси во сне уже после смерти мужа, Кристина просыпается с осознанием, насколько умной была его юридическая стратегия, что и объясняет Оскару (и читателю), но еще важнее, что «он был не просто умным юристом и добродушным мужчиной настоящим мужчиной, он был нашим другом!» — но Оскар пропускает все мимо ушей, поглощенный очередной каннибальской передачей о природе. На этом фоне его пренебрежение Бейси выглядит еще одиознее; когда он решает, что отсудил всю прибыль от «Крови на красном, белом и синем» — в немалой степени благодаря Бейси, он выбрасывает юриста из мыслей, и ему плевать, даже если тот сейчас трудится на каторге. Кристина считает равнодушие брата «отвратительным»:

Ни одного, если верить роману, а почему, к этому моменту уже должно быть очевидно (если не раньше). Неудивительно, что он разочаровал отца.

Судья Томас Криз сам так и не появляется в тексте; мы знаем его прежде всего по его опубликованным работам — единственному, по чему, согласно мнению Гэддиса, следует судить о писателе, — а потом уже по новостям из газет и косвенным свидетельствам, которые были бы неприемлемы в суде. В отличие от большинства романов, предыстория Томаса Криза скрывается до конца, до того момента, когда Кристина и Гарри по очереди читают (вслух и про себя) его некролог в New York Times, разбросанный по страницам с 443-й по 465-ю. В начале романа он вводится как герой с решением по делу «Ширк против Поселка Татамаунт», раскрывающим основные черты его характера. Вера в факты и ясность, неприязнь к Югу и СМИ, глубокие познания права, владение английским языком и любовь к тому, что в некрологе называют «изысканной речью, которой он обрамлял свои судебные постановления», обширная эрудиция и ученое остроумие, чувство юмора — то сардоническое, то ребячливое (он без особой необходимости цитирует заголовок бостонской газеты 1944 года, предположительно написанный гарвардским остряком, где сказано: «ПРЕЗИДЕНТ ЛОУЭЛЛ БОРЕТСЯ С ЭРЕКЦИЕЙ [234] НА ГАРВАРДСКОЙ ПЛОЩАДИ»), атеизм, индивидуализм, элитаризм, скепсис к патриотизму, презрение к постмодернистам и критикам-теоретикам, которые сводят «сам язык к теории, превращая его в простую игрушку», хоть это смягчается «убеждением, что риск насмешек, клеветнического внимания со стороны коллег и даже бурных демонстраций возмущенной публики всегда был и остается предсказуемой участью серьезного художника» вроде Ширка, заслуживающего, следовательно, полной защиты законом.

Как и у трех других образцов морали в романе, у судьи Криза есть недостатки: судя по всему, он не был хорошим мужем для двух своих жен. Оскар жалуется, что он отчужденный и придирчивый — подобно ветхозаветному богу, по его намекам — и не щадит чувства других. Кристина срывается: «Гарри он в жизни никого ничего не щадил! Он был самым, одним из самых эгоистичных людей на свете, живым для него был только закон а люди — просто его пешками […] Отец остался хладнокровным до самого конца потребовал [в завещании] кремацию и даже не попрощался?» Его подход к закону тоже можно назвать хладнокровным: Гарри, поклонник решений Криза, говорит, что тот подражает Оливеру Уэнделлу Холмсу и рассказывает популярный случай: «Судья Лернед Хэнд наставляет Холмса: „Несите справедливость, сэр, справедливость!“ — а Холмс останавливает карету. „Это не моя работа, — говорит он. — Моя работа — применять закон“». Мы знаем, что судья Криз злоупотреблял виски и сигаретами и был таким эксцентриком, что вызывал подозрения в безумии. И все же он явно на стороне правды и настолько разделяет взгляды и привычки Гэддиса, а также его любовь к «изысканной речи», что его можно рассматривать как портрет художника в старости.