Наши взгляды встретились, и по спине пробежал холодок. В его глазах не было ни удивления, ни смущения от того, что его заметили. Был только холодный, оценивающий интерес хищника, примеряющегося к добыче. Он не отвернулся и не скрылся, а лишь слегка наклонил голову, словно отдавая мне какое-то мрачное почтение, а затем медленно отступил в глубину переулка, не сводя с меня глаз, пока тень не поглотила его фигуру.

— Что такое? — Машка дёрнула меня за рукав, заметив, что я застыл на месте.

— Ничего, — ответил я, беря её под руку и ускоряя шаг. — Просто показалось.

Но я знал, что не показалось. И судя по тому, как напряглась Машка, когда я положил руку на её талию, она чувствовала мою тревогу. Мы шли к извозчику в напряжённом молчании, и мысли о платьях и пистолетах улетучились, уступив место одной простой и тревожной мысли: за нами следят. И неизвестно, чем закончится эта слежка.

Через пару дней я опять заглянул к кузнецу. Тот предложил сделать еще мне или пилы или формы для бутылок. Пилы я заказал. А вот на счет форм — попросил повременить, мол те нужно опробовать.

А на следующее утро мы пошли в собор.

Раннее утро встретило нас прозрачной свежестью и звоном колоколов, плывущим над городом. Успенский собор вырастал из тумана величественной громадой, купола его ловили первые лучи солнца и вспыхивали золотом, словно сам Господь благословлял этот день. Машка шла рядом, непривычно серьезная, в новом платье цвета слоновой кости. Её волосы, обычно своевольные и непокорные, сегодня были уложены в строгую прическу под кружевным платком. Мне же пришлось облачиться в кафтан темно-синего сукна с серебряным шитьем по вороту и рукавам, который жал в плечах и заставлял держать спину неестественно прямо.

Перед входом в собор толпились люди всех сословий — от богато одетых купцов до скромных ремесленников в праздничных рубахах. Нас встречали любопытными взглядами, перешептываниями, а иные даже кланялись, признавая статус. Машка в ответ кивала с достоинством природной боярыни, хотя я-то знал, как непривычно ей это внимание.

Внутри собор поражал простором и величием. Высокие своды, расписанные библейскими сценами, уходили, казалось, в само небо. Солнечный свет, проникая через узкие окна, падал косыми лучами, в которых плавали золотистые пылинки и тонкие струйки ладана. Иконостас сиял позолотой и драгоценными камнями, лики святых глядели строго и проникновенно, будто читая наши души.

Мы встали недалеко от алтаря, среди других именитых горожан. Богослужение началось с тихого пения хора, постепенно нарастающего и заполняющего все пространство собора. Голоса певчих, чистые и звонкие, то взмывали под купол, то опускались до трепетного шепота, рассказывая о страданиях и славе Господней. Машенька слушала, прикрыв глаза, её лицо смягчилось, и я вдруг увидел в ней будущую жену — женщину, с которой предстоит разделить всю жизнь.

Служба текла своим чередом — величественная и неторопливая, как река времени. Священник в расшитых золотом ризах читал молитвы нараспев, кадильный дым поднимался к сводам собора серебристыми облаками, свечи горели ровным пламенем, отражаясь в позолоте окладов и драгоценных камнях богослужебной утвари. Паства стояла, благоговейно внимая словам, и даже дети притихли, зачарованные торжественностью момента.

Когда пришло время причастия, мы вместе с другими подошли к чаше. Священник, с глазами, полными внутреннего света, поднял потир — золотую чашу с вином и хлебом. Машка опустилась на колени первой, я за ней. Получив благословение и причастившись, я ощутил странное умиротворение, словно все сомнения и тревоги последних недель отступили перед чем-то большим и вечным.

После причастия началась проповедь. Батюшка говорил о любви и верности, о том, что брак — это не только союз двух тел, но и двух душ перед лицом Господа. Его слова, простые и мудрые, касались самого сердца, и я ловил себя на мысли, что слушаю его с непривычным вниманием. Машка стояла рядом, её рука в моей, и сквозь тонкую кожу перчатки я чувствовал тепло её ладони.

В конце службы, когда прихожане уже готовились расходиться, батюшка поднял руку, призывая к вниманию, и звучным голосом произнес:

— Братья и сестры! Имею радость огласить о намерении вступить в законный брак боярина Егора Андреевича с боярыней Марией Фоминичной. Кто знает о препятствиях к сему союзу, пусть объявит ныне или молчит вовеки.

Машка вздрогнула и подняла голову, явно не сразу осознав, что речь идет о ней. Боярыня Мария Фоминична — это звучало так чуждо и в то же время так… правильно. В её глазах мелькнуло удивление, потом смущение, и наконец, она выпрямилась, приняв на себя новую роль с тем достоинством, которое, казалось, было у неё в крови.

Собор наполнился шепотками, перешептываниями, но никто не выступил вперед с возражениями. Я уловил несколько фраз: «Боярыня-то в милости у губернатора», «Егор Андреевич издалека прибыл, говорят, с царевым поручением». Но все это были лишь отголоски мирской суеты, не нарушающие святости момента.

Батюшка благословил нас, коснувшись наших склоненных голов, и объявил, что венчание состоится через неделю, после положенных оглашений. Мы поклонились и медленно пошли к выходу, провожаемые взглядами всего прихода. Маша шла с высоко поднятой головой, каждым движением являя благородство, о котором сама не подозревала. В этот момент она и вправду была боярыней — не по происхождению, а по сути своей натуры.