Машка, словно чувствуя мою тревогу, крепче сжала мою руку и прошептала:

— Всё будет хорошо. Мы справимся.

И я поверил ей, глядя в эти чистые, уверенные глаза. Что бы ни случилось, мы справимся вместе.

Успенский собор в это воскресное утро был полон народу. Солнечные лучи проникали сквозь узкие стрельчатые окна, расцвечивая внутреннее пространство храма таинственным многоцветием. Золотой иконостас сиял и переливался в свете сотен свечей, отбрасывая мягкие блики на лики святых, взирающих на нас со стен. Я стоял рядом с Машкой, чувствуя, как она слегка дрожит, то ли от волнения, то ли от благоговения перед святостью места.

Хор певчих наполнял своды храма возвышенными голосами, которые, казалось, поднимались к самому куполу и там, переплетаясь, создавали неземную мелодию. Запах ладана и воска плыл в воздухе, смешиваясь с дыханием сотен людей, пришедших в этот день вознести молитвы к Господу. Священник в расшитых золотом ризах возносил прошения, его глубокий голос проникал в самое сердце, заставляя замирать от благоговения.

Мои родители стояли в нескольких шагах от нас, степенные и молчаливые. Отец не сводил глаз с алтаря, лишь изредка бросая быстрые взгляды в нашу сторону. Маменька, в строгом темно-синем платье и белом кружевном чепце, беззвучно шевелила губами, вторя молитвам. Бабушка, опираясь на руку молодого служки, которого, видимо, специально наняли для неё, стояла чуть позади них, перебирая янтарные четки.

При этом мои родители никак себя не проявляли. Ни словом, ни жестом они не давали понять, как относятся к предстоящему оглашению нашего брака. Я ловил на себе любопытные взгляды прихожан, переводивших глаза с меня на отца и обратно, явно ожидая какой-то сцены. Ещё бы — весь город уже знал о намечающейся свадьбе между приезжим боярином и купеческой дочкой, получившей неожиданное дворянство. Такие истории не каждый день случаются.

Я больше всего боялся, что отец что-то выкинет во время оглашения. С него станется — встать посреди церкви и громогласно объявить, что не благословляет этот брак. Или того хуже — уличить нас в каком-нибудь обмане, потребовать доказательств Машкиного дворянства. От таких мыслей у меня холодел затылок и сжимались кулаки.

Но вспомнив, что батюшка называет имена с титулом, слегка успокоился. Уж что-что, а священник не станет лгать во время службы. Если он огласит Машу как боярыню Марию Фоминичну, значит, это признано официально, и даже мой отец не сможет оспорить этот факт. Но все же червячок сомнения был — а вдруг батюшка ошибется? Вдруг кто-то из недоброжелателей подговорил его изменить форму оглашения?

Служба шла своим чередом — величественная и неторопливая, как течение большой реки. Дьякон с кадилом обходил храм, и серебристые облачка ладана поднимались к куполу, словно молитвы, возносимые к небесам. Захар и его служивые стояли чуть поодаль, сохраняя почтительное выражение на лицах, но я-то знал, что они готовы вмешаться при малейшем намеке на опасность.

Фома с Пелагеей расположились справа от нас, оба празднично одетые и торжественные, словно это их собственная свадьба намечалась. Пелагея то и дело бросала обеспокоенные взгляды на Машку, словно проверяя, не побледнела ли она от волнения, не собирается ли упасть в обморок. Но Машка стояла прямо и гордо, с высоко поднятой головой, и лишь легкий румянец на щеках выдавал её волнение.

Наконец, служба приблизилась к завершению. И тут наступило оглашение. Батюшка вышел на амвон, и обвел взглядом притихших прихожан. Солнечный луч, пробившийся сквозь узкое окно под куполом, упал на его лицо, придавая ему почти неземное сияние.

— Братья и сестры во Христе! — голос священника, глубокий и звучный, заполнил все пространство храма. — В третий и последний раз оглашаю о намерении вступить в законный брак боярина Егора Андреевича с боярыней Марией Фоминичной!

Батюшка представил нас точно так же, как и в прошлый раз, с тем же торжественным достоинством, с каким объявлял бы о браке царских детей. Я почувствовал, как отлегло от сердца — всё правильно, всё именно так, как должно быть. Машка сжала мою руку чуть сильнее, и я ответил ей тем же, не отрывая глаз от батюшки.

Мой отец хоть и знал уже о присвоении дворянства Маше, всё же удивился, будто не веря в это до последнего. Я видел, как дрогнули его брови, как он слегка повернул голову, чтобы лучше расслышать слова священника. В его глазах мелькнуло что-то сродни уважению — не к Машке, нет, скорее к той силе, что стояла за этим неожиданным возвышением простой купеческой дочки.

— Кто знает о препятствиях к сему союзу, пусть объявит ныне или молчит вовеки, — провозгласил батюшка, и его слова эхом отозвались под сводами храма.

Наступила тишина, такая глубокая, что казалось, можно услышать биение сердец. Я затаил дыхание, исподлобья наблюдая за отцом. Вот сейчас, сейчас он шагнёт вперёд и скажет своё веское слово… Но он промолчал, степенно склонив голову, принимая волю Божью и людскую. Его губы оставались плотно сжатыми, а взгляд был устремлён куда-то вдаль, словно он видел нечто, недоступное обычным глазам.

По храму пронёсся едва уловимый вздох — то ли облегчения, то ли разочарования. Многие, видимо, ждали скандала, драматического финала этой необычной истории. Но мой отец не дал им такого удовольствия.