– Мама миа!
– сказал оправившийся Вовка Трушин.

– Чипполино!
– сказал я.

Больше итальянских слов мы не знали и аббревиатуру Наты Жучковой отвергли.

Все остальные приготовленные нами слова постигла участь компио - их забраковали.

Выручил Мишка:

– Мы теперь часто употребляем термин «аббревиатура». Длинно! Надо сократить… Хорошо так - аббритэдэ!

Как Мишка до такого додумался?! Сократить то самое слово, которое эти самые сокращения обозначает. Высший класс! Так ей и надо, аббревиатуре!

Все высказались «за».

– Пойдем дальше, - сказал Мишка.
– Раз мы сократили саму аббревиатуру, от остальных слов предлагаю оставить только первые буквы. Попробуем?

– Теперь всё можно, - сказал я.

– А если разные слова начинаются на одну букву?
– усомнился Костик Соболев.

– Затруднение.
– Мишка не отрицал Костиковых опасений.
– Преодолеем! Зато твой вопрос, - обратился он к Костику, - с которого всё начиналось, знаешь какой короткий будет?.. Ка че?
– Мишка задрал штанину, взглянул на циферблат своей «Ракеты» и сам же ответил.
– Бэ пэ дэ!

– Без пяти двенадцать, - перевел я.

– А эм бэ дэ?
– прищурился Костик.

– А может быть, десять? Я сообразил, что Костик продолжает свою линию: и десять и двенадцать начинаются с одной и той же буквы, так что основания еще немного посомневаться у него были.

– Дэ дэ пэ, - обозлилась Ната, - пэ пэ!

Я расшифровал Натину фразу:

– Десять давно прошло. Перестань придираться!

Вовка Трушин тоже расшифровал, правда несколько иначе:

– Даже дурак поймет - прекрасное предложение!

Мы сравнили два толкования и чуть было не стали в тупик, но Мишка сказал, что разница тут чисто внешняя, а суть того и другого перевода одинакова - в них выражено осуждение Костика, за то что он неправильно относится ко всему новому и передовому.

Овладеть техникой придуманной Мишкой речи оказалось нелегко. Первые дни мы путались и сбивались. Потом постепенно стали привыкать к тому, что понимали друг друга только наполовину, а иногда на одну четверть или на одну шестнадцатую, или еще меньше. Разговаривали мы между собой с каждым днем реже и реже: смысла в этом почти никакого не было - сказанного не разгадаешь, а нервы испортишь. Я стал подумывать, что, если так пойдет, мы в конце концов превратимся в бессловесные существа, пополним собой флору любимой нами средней полосы, станем деревьями, травой или цветущими кустарниками.

В кино мы ходить перестали. Договориться какой и где фильм смотреть не было возможности. Обсудить новую книгу не брался и сам Мишка. Всё это начинало отрицательно сказываться на нашем культурном уровне. Если один звал другого на каток: «Пэ эн ка!» - тот, другой, уяснял обращение в лучшем случае на третий или на четвертый день, не раньше. Так что наше физическое развитие тоже затормозилось.

Мы бы, может, и прекратили экономное общение, но Мишка всех убеждал, что борьба нового со старым бывает долгой и мучительной, и надо уметь мучиться и ждать. Мы ждали.

И вот как-то однажды Семен Семенович, придя в класс, увидел, что доска грязная.

– Староста!
– Семен Семенович показал на исчерченную мелом доску и углубился в изучение наших отметок в классном журнале.

Ната Жучкова, староста, забыв о присутствии Семена Семеновича, встала и спросила, обращаясь к классу:

– Ка дэ?

– Дэ я, - ответил Вовка Трушин и поплелся тереть тряпкой доску.

– На каком языке говорили?
– Семен Семенович знал шесть языков, а тут услышал что-то для себя новое.

– Минимум слов - максимум информации!
– отрапортовал Мишка и объяснил Семену Семеновичу принципы экономного общения.

– Интересно, - сказал Семен Семенович.

– Перспективное дело, - заметил Мишка.

– Перспективное, - согласился Семен Семенович.
– На объяснение материала я отводил двадцать пять минут, теперь уложусь за три. Как считаете?

– Вполне, - сказал Мишка.
– Даже много…

– Остальное на опрос, - подвел итог Семен Семенович.

Перспективное дело оборачивалось полной бесперспективностью. Замучив нас, как никогда, долгим опросом, за три минуты до звонка Семен Семенович принялся объяснять новый урок.

– В дэ эр о вэ о эн тэ че я эр бэ тэ…

Семен Семенович не перечислял буквы алфавита монотонно и без выражения. Нет, он произносил их то хмуря, то поднимая брови, повышал и понижал голос, чему-то улыбался, декламировал буквы нараспев. Это, наверное, было всё очень интересно, только никто ничего не понимал.