В голосе Робина слышалось холодное отчаяние. Макси вспомнила фермера, который сердился, когда обнаружил их у себя в сарае. Робин со знанием дела говорил с ним о войне, хотя ни разу не сказал, что служил в армии. Но Макси вдруг вспомнила, что он этого и не отрицал.

– Вы действительно служили в армии?
– спросила она.

– Нет, солдатом я никогда не был. Ратный труд гораздо чище, - с горьким юмором ответил Робин.

– Кем же вы тогда были?

– Я был шпионом.
– Робин откинулся на подушку и трясущимися руками вытер пот со лба.
– Целых двенадцать лет. Мне было всего двадцать, когда я начал. Я лгал, воровал, иногда выступал в качестве наемного убийцы. И это у меня очень хорошо получалось.

Его признание потрясло Макси, но не удивило. Оно было неожиданным, но все объясняло.

– Тогда мне многое становится понятным. А я-то думала, что вы обыкновенный вор или мошенник.

– Я бы предпочел быть обыкновенным вором. Я принес бы гораздо меньше вреда.

Перед мысленным взором Робина возникли искаженные лица тех, кого ом знал, и безликие толпы неизвестных ему людей, которые погибли в результате его донесений. Он задрожал еще сильнее. "Как было бы хорошо, - подумал он, - если бы эта дрожь разнесла меня на куски".

Это был самый тяжелый приступ из всех, что он перенес. Ему было неприятно, что Макси видит его в таком жалком состоянии, но он все равно цеплялся за нее, как за спасательный канат, который, может быть, вытащит его из беснующихся волн душевного шторма.

Но тут Макси заговорила снова:

– Вором движет только корысть. Я не верю, что вы стали шпионом из корыстных соображений.

– Нет, конечно. Шпионством не разбогатеешь. Я согласился этим заняться, потому что считал, что борьба с Наполеоном - правое дело, и что этим я принесу пользу своей стране. Но с течением времени кровь, которой я обагрял руки, ложилась все более тяжким бременем на мою совесть...

Макси подняла голову, и ее шелковистые волосы коснулись его щеки. От них исходил горьковато-сладкий запах лаванды.

– Расскажите мне, как это началось. Не изучали же вы шпионское дело в Оксфорде!

– Вообще-то я учился в Кембридже.
– Робин слегка усмехнулся при мысли, что Макси точно определила, какое он получил образование.
– Когда я окончил второй курс, в Европе впервые за десять лет заключили перемирие. Я решил съездить на каникулы во Францию. Там я скоро понял, что военные действия вот-вот возобновятся. Случайно я узнал нечто такое, что должно было заинтересовать министерство иностранных дел, и я послал сообщение моему троюродному брату, который там служил. Люсьен немедленно приехал в Париж, чтобы со мной поговорить. Мои сведения оказались очень важными, и он предложил мне остаться во Франции, когда окончится перемирие. Кроме того, что я по природе склонен к авантюризму, моя мать была шотландкой, и это давало мне доступ в шотландскую колонию, которая обосновалась в Париже после поражения восстания в тысяча семьсот сорок пятом году. Они презирали Наполеона и, охотно мне помогали.

Робин по-мальчишески преклонялся перед троюродным братом, который был старше его, и похвала Люсьена много для него значила. Его редко хвалили. Так что ему не составило труда убедить себя, что предложение Люсьена даст ему возможность делать опасное и полезное для Англии дело.

– Поначалу это было похоже на игру. Я был слишком молод и беззаботен, чтобы понять, что.., что по кусочкам продаю свою душу.
– Робин почувствовал, что на него опять накатывается волна ужаса и ему становится трудно дышать.
– К тому времени, когда я понял, что с собой делаю, от моей души уже ничего не осталось.

– Интересная метафора, - тихо сказала Макси, - но она не соответствует действительности. Может быть, вы и забыли путь к своей душе, но душу нельзя потерять, продать или подарить.

Робин мрачно усмехнулся.

– Вы в этом уверены?

– Убеждена.
– Макси взяла его за руку, и ужас немного отступил.
– Если бы у вас не было души, вы не испытывали бы таких душевных страданий, такого чувства вины. Насколько мне известно, закоренелые негодяи спокойно спят по ночам.

– В таком случае я святой, - устало проговорил Робин.

– Вы как-то сказали, что Мэгги была вашей сообщницей. Тогда я вас не поняла. Она что, тоже занималась шпионажем?

– Да. Ее отца растерзала толпа французов. Я помог ей спастись. В Англию ей возвращаться не было смысла, и мы стали партнерами. Я много путешествовал по Европе, но дом был там, где была Мэгги. Чаще всего в Париже.

– Соратники и любовники, - тихо сказала Макси.
– Все, очевидно, держалось на ней. Когда она от вас ушла, вы почувствовали, что больше не можете Робин кивнул.

– Да, пока мы были вместе, я справлялся со своими демонами. После ее ухода они начали меня одолевать. Как вы об этом догадались?

– Женская интуиция, - сухо отозвалась Макси.
– Надо полагать, что вы нанимались дворецким или лакеем для того, чтобы собирать нужные сведения?

– Совершенно верно. Слуг обычно не замечают. Лакей или конюх знает обо всем, что происходит в доме.

Макси натянула на них обоих одеяло. Робин этому обрадовался - только сейчас он почувствовал, что страшно озяб. Но тепло шло не столько от одеяла, сколько от Макси. И не только тепло, а нежность и здравомыслие. Прикосновение ее мягкой груди, едва прикрытой тонкой рубашкой, ласковое поглаживание ее рук - все действовало на него успокаивающе.