Передохнул и продолжил:

– Еще раз говорю вам, осип уже... Нужен Совет! Без шверченок, без басалаго! Нужны комиссары, назначенные партией, и тогда ни один гад не рискнет пролезть в совдеп, ежели он станет советским по-настоящему... Ясно?

– Нам ясно. Да только здесь не Кронштадт... не навоюешь!

Павлухина извернуло - в ярости:

– А на што намекнул, братишка? Английского дредноута не видывал? Небось вчера только из дярёвни на флот прибыл? Мы ведь тоже не валенками стреляем! И кто бы нам ни приказывал, а наш "Аскольд" погреба свои опорожнить не даст. Боезапас полный, и в этом - сила наших резолюций... На "Чесме" разгребли погреба на берег, теперь мыльные пузыри пускают - кто их, чесменских, боится?..

Вышел матрос Власьев, сочувствующий.

– Сахарок-то королевский... Пока что хлеба ржаного не кушаем, больше крупчатка американская. Корнбиф тоже чужой из банок вилочкой ковыряем. И вот это, - сказал Власьев, - это, братцы? опасно. Тем более сук продажных на кораблях - что тараканов, и голую баланду хлебать не станут! Но нас за тушенку загарманичную не купишь! Павлухин прав: "Аскольд" - посудина старая, но себя покажет... Главнамур тряхнуть надобно, чтобы штукатурка посыпалась. Иначе пройдет еще время, и они нам мозги набекрень вправят... Лейтенант Басалаго хитрый: без погон по улицам шляется. А вот ты, Павлухин, контрики свои рази снял? Сыми...

Павлухин рванул с плеч унтер-офицерские погоны.

– На!
– сказал.
– Ты думаешь, я лучше стану. Я их для Архангельска нацепил, чтобы не выделяться...

Матросы погогатывали:

– Харченку-то! Харченко скажи о том...

– Скажу и Харченко.
– Павлухин враз побледнел и выдернул взглядом из кубрика трех, надежных.
– Власьев, Кочевой и ты, Митька (это Кудинову)... ступай за мной! Будем наводить порядок на флотилии с нашего крейсера... Ходу!

В кают-компании крейсера Харченко играл в поддавки с мичманом Носковым. Посверкивал в углу за роялем самовар, подаренный команде "Аскольда" еще в Девонпорте - от рабочих Англии, ради пролетарской солидарности. Трещала дровами печурка, труба ее, раскаленная докрасна, была выведена прямо в иллюминатор. Кожа с диванов давно вырезана ножами аккуратными квадратами - на голенища и прочие матросские поделки.

– Ну, Тимоха, - сказал Павлухин, - уж ладно мичман, с него спрос иной, а ты... Ты же из наших, свой в тряпочку!

– Це-це-це, - ответил Харченко, - ты про што завел?

– Номера приказов революции уже за сотню швырнуло. А ты, машинный, еще и приказа номер первый не исполнил...

– Ах вот вы о чем?
– догадался трюмный мичман и покорно сдернул с плеч серебряные погоны корпуса флотских инженеров-механиков.

– Стой, погодь, - удерживал его Харченко.
– Разберемся... Это как понимать?

– А так, приказ революции. Вон мичман умнее тебя: сразу понял... Давай и ты скидывай.

– Отвяжитесь, - сказал мичман и, бросив погоны, ушел. Харченко, набычившись, стоял перед Павлухиным, и кровь заливала ему низкий широкий лоб.

– Пошто говоришь-та-а?..
– спросил он.
– Мне сымать? Да я тебе не сопливый мичман. Пущай их белая кость сымает. А я сын трудового народа, и мне эти погоны... Или забыл, каково доставались матросу погоны офицера? И теперича ты, лярва худая, желаешь, чтобы я тебе их скинул? На!
– выкрикнул, наступая.
– Попробуй сыми...

– Попробуем, - сказал Павлухин, цепляясь за погон.

И вдруг, низко склонясь, Харченко бомбой пробил брешь в загороди матросов, выскочил в коридор кают-компании... Схватил с пирамиды винтовку, клацнул затвором:

– Ты мне, Павлухин, не смей... Я тебе не контра, а офицер красной революции. И свои погоны не отдам... Поди-ка вот, сам заслужи их сначала... Не подходи! Убью любого! Черный глазок загулял по грудям четырех, нащупывая сердце каждого. Накал этого мгновения был страшен.

– Снимешь?
– спросил Павлухин.

Но едва сделал шаг, как пуля, звякнув о броню, рикошетом запрыгала по линолеуму. Харченко ловко передернул затвор. Выскочила из-под него, сверкнув, желтенькая дымная гильза. Стремительно перебросил в канал свежий патрон.

– Сымай их с дворянских плеч... А мои не трожь!

И только сейчас заметил, что из кулака Павлухина глядит на него, весь в пристальном внимании, вороненый зрачок нагана. Угар прошел, и Харченко медленно опустил винтовку. Брякнулась она к ногам машинного прапорщика. И протянул он к матросам свои трудовые клешни:

– Вот этими-то руками... потом и кровью своей. Ладно, - сказал.
– Я уйду. Оставлю вам свои погоны...

Он и правда ушел с крейсера. А в каюте его остались две плоские тряпочки, на которых слюнявым химическим карандашом были разрисованы корявые звездочки. Харченко скрылся при погонах настоящих, еще царских, купленных на барахолке, и только теперь на "Аскольде" поняли, что у главнамура появился еще один лакей - очень хороший, очень усердный.

– Ребята!
– объявил Павлухин в кубрике.
– Волею ревкома крейсера отныне разрешается: каждый, кто встретит Харченку на улице, может лупить его как собаку...