– А я теперь плевал на Петрозаводск, - невозмутимо отвечал Каратыгин.
– Я знаю, чья это рука... Тут, помимо большевиков, еще два ренегата работают: Ронек из Кеми да наш - Небольсин. Но у нас теперь свое, краевое, управление. И вот его я признаю. И союзники со мной будут иметь дело, а не поедут к большевикам в Совжелдор... Дорога - наша!

– Этот Небольсин - душка, - сказала Зиночка, как опытный провокатор в женских делах, и со значением глянула на Дуняшку.

Дуняшка мигом раскрыла рот:

– Одних носков у него... сколько! Един день поносит, а второй уже не. Постирай, говорит. Все руки обжвякаешь стирамши. Одних пустых бутылок, бывало, на сорок рублей сдавала в лавку обратно... Во как жили!

– У него - рука, - показал Шверченко на потолок вагона.
– С этим Небольсиным сам лейтенант Уилки цацкается.

– Будут цацкаться, - ответил Каратыгин, - коли магистраль в его руках: хочет - везет, не хочет - не везет.

– Баре, - надулся Ляуданский.
– Золотопогонники!

– Ну это ты не скажи, - возразил ему Тим Харченко, присматриваясь к животу своей, Дуняшки.
– Это как понимать. Есть и такие, что погоны себе на совесть заработали. Вот я, к примеру... До всего достиг сам. Теорему господина Гаккеля хто знает?

Увы, никто не знал теорему Гаккеля.

– Вот!
– сказал Харченко довольный.
– А я постиг. И потому мне погоны к лицу... Иван Петрович, чего же не наливаем?

Каратыгин бойко схватился за бутылки:

– Вино, вино! Оно на радость нам дано...

– Кушайте, дорогие гости, - напевала Зиночка.
– Чего же вы ничего не кушаете? Мажьте горчицу, Тим, погуще, эта горчица не наша - английская, она глаз не выест.

Ляуданский под столом нащупал лядащую ногу Зиночки. Глаза их встретились. Быть беде великой! Великосветскому скандалу, кажется, в Мурманске быть. Просто страшно, как бы не закончился сей "файвоклок" грандиозной и увлекательной потасовкой!..

– Музыки хочу, - выламывалась Зиночка, понимая, что она первая барыня на деревне.
– Танцев желаю... огня... простора... света... страсти!

– Будет!
– заорал Шверченко, вскакивая.
– Зинаида Васильевна, все будет...
– И он стал заводить граммофон.

Харченко рывком оторвал от еды Дуняшку:

– Мадам! На один тур...

Дуняшка беспокойно терлась животом о мундир "комиссара".

– Это как понимать?
– горячо шептал ей Харченко.
– Месяца ишо не прожили! А ты уже икру метать будешь?.. Я этому барину, что на сорок рублев посуды сдавал... Хватит! Попили нашей крови! Кончилось ихнее время, мы господа...

* * *

Из станционного буфета вышли два солдата. Жевали тощие бутерброды с тонкими пластинками привозного сыра "Чедер".

– Гляди, - сказал один.
– Власть-то наша гуляет.

– Иде?

– Да эвон, вагон с приступочкой... Развелись баре! На манир новый... партейные все, паразиты поганые! Кто эсер, кто энес, кто анарха, кто макса какой-то. Всякой твари - по паре!

– А большевиков, Ванятка, не видится.

– Оно и верно: большевики враз бы им всем салазки загнули!..

И они долго шли, прыгая через рельсы, дожевывая "Чедер" и разговаривая о жизни.

Глава десятая

Спиридонов выложил на стол свои здоровенные кулаки.

– Вся беда наша в том, - сказал, - что нет на Мурмане, совсем нет рабочего класса. От шпаны-сезонников толку много ли? Народ такой - за банку тушенки продаст себя. Но там, где пролетарии настоящие, хотя бы как здесь, в Петрозаводске, уже можно бороться... Чего ты там изучаешь?
– спросил он.

Ронек перекинул через стол свежую телеграмму.

– Иван Дмитриевич, тебе тоже не мешает прочесть. Спиридонов прочел:

ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ.

СОВНАРКОМ СВОЕЮ ПОЛИТИКОЙ ПРЕДАЕТ ИНТЕРЕСЫ РОССИИ.

МУРМАНСКИЙ КРАЕВОЙ СОВЕТ ВМЕСТЕ С ДЕМОКРАТИЕЙ КРАЯ НЕ МОЖЕТ МИРИТЬСЯ С ПОЛИТИКОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВА, НЕ МОЖЕТ ДОПУСТИТЬ, ЧТОБЫ ВОЙСКА ВИЛЬГЕЛЬМА ЧЕРЕЗ ФИНЛЯНДИЮ ЗАНЯЛИ СЕВЕРНЫЙ КРАЙ.

МУРМАНСКИЙ КРАЕВОЙ СОВЕТ ПРИЗЫВАЕТ ВСЮ ДЕМОКРАТИЮ РОССИИ ЗАКЛЕЙМИТЬ ПОЛИТИКУ СОВНАРКОМА.

ПРИЗЫВАЕТ ВСЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ СИЛЫ РОССИИ ОТСТОЯТЬ СТРАНУ ОТ ГИБЕЛИ.