– Русским языком сказано: денег нет... Нет денег!

– Хорошо. Когда будут?

– Когда не будет большевиков...

Опустошенный, сразу потеряв все, на что рассчитывал, Аркадий Константинович отправился в буфет при станции вокзала. Там в неуютных потемках, он шуршал керенками, уже обесцененными. Прикидывал - как прожить до жалованья. Решил для начала, по русскому обычаю, как следует выпить... И - выпил!

Прямо перед собой он разглядел широкую спину полковника; толстые уши, багровые от холода; массивная шея упиралась в воротник жесткой шинели. По этим ушам, по этой могучей спине Небольсин узнал полковника Сыромятева человека, появлявшегося в Мурманске только наездами. Сыромятев, полковник генштаба и командир погранохраны полярного района от Пазреки до старинной Печенги, был очень почтенным человеком.

– Господин Сыромятев, - окликнул его инженер, - добрый день. Как здоровье отца Ионафана?

Сыромятев охотно перенес свой стакан с недопитой водкой за столик путейца, уронил бутерброд, помазанный какой-то дрянью, и ожесточенно отправил его в угол ударом громадного сапога.

– Сейчас монахом быть хорошо, - прогудел он басом.
– Иисус Христос свою партийность выяснил еще вон когда! И отцу Ионафану теперь остается только ее и придерживаться...

Небольсин рассказал, как его обчистили в банке, и неожиданно Сыромятев выругал инженера:

– Аркадий Константинович, вы же неглупый человек, а несете ахинею... Какие деньги? О чем вы говорите? Да постыдитесь. Неужели вы желаете походить на всю эту сволочь, которая судьбою войны натискалась в Мурманск, словно сельди в бочку... Сейчас, дорогой мой, время думать о России, о судьбах народа, а не о деньгах!

– Поймите же меня, - слабо возразил Небольсин.
– Когда человеку за тридцать, ему невольно хочется упорядочить многое в своей жизни.

– Деньгами?
– накинулся Сыромятев на путейца.
– Бред! Сейчас упорядочить жизнь в России можно только пулей и дисциплиной. Крепкой властью! А не подтиркой, на которой госбанк разрисовал всякие там глупые цифирки...

Они выпили водки, и Небольсин спросил:

– Вы чем-то сильно озабочены, полковник? Дела? Сыромятев надвинулся на инженера всем своим массивным горячим телом - тепло этого тела пробивалось даже сквозь грубое сукно шинели. Оглядевшись вокруг, полковник шепнул:

– С нашей границы снят замок... Граница открыта!

– Не может быть, - отшатнулся Небольсин.

– Именно так, - кивнул Сыромятев.
– Вы, может, спросите, у меня, как это случилось?.. Очень просто. Еще при Керенском солдаты сорвали с меня погоны. Вытерпел. Вы же меня знаете, я не истеричная барышня. Сорвали - и черт с вами! Думаю - уйди я сейчас, на ком граница останется? Потом говорят: не барин, мол, вставай в очередь за кашей. Поверьте: я брал миску и стоял. И ждал, когда мне положат каши... Я человек очень выдержанный, меня трудно вывести из терпения.

– Ну а потом?
– спросил Небольсин.

– Потом стали буянить... России для буянства показалось им мало. Пошли через границу в Норвегию - там пивная торгует. Ну, каковы норвежцы, вам рассказывать не надо. Они так поддали моим молодцам, что те вернулись в красных соплях. А я лежу и радуюсь: вот, думаю, бог наказал вас! Хоть чужая управа, да все-таки нашлась...

Сыромятев печально умолк, размазывая вино по клеенке.

– А дальше?
– намекнул Небольсин.

– Дальше... Они все разбежались, бросив оружие. Я проснулся, смотрю один на заставе. Совсем один... На такую границу - один полковник Сыромятев. А немецкие подлодки стоят на Лафонтенах. Что делать? Ушел тоже...

– А вы пытались стукнуть кулаком в Главнамуре?

– А вы думаете - нет?

– Я думаю, что - да.

– Вот именно. Я стукнул. Перед самым носом контр-адмирала Ветлинского. Но этим мерзавчикам, что засели здесь, сейчас не до границы... Только своя шкура! Только свои деньги! Только свои подштанники... Черт бы их всех побрал! А потому и говорю вам, Небольсин, от чистого сердца: не будьте похожи на этих негодяев... А на деньги плюньте, наживете.

Небольсин понял, что его горе еще не горе. Настоящее-то горе сердце вот этого мужественного умного человека, который растерян, который не знает, что делать и куда идти.

"Такие, - думал Небольсин, - стреляются..."

Ночью в вагон к нему совсем нечаянно заскочил Ронек:

– Переспать дашь?

– Ложись. Ты откуда свалился?

– Из Кеми.

– О черт! Разбудил ты меня.

– Ничего. Отоспишься...

Небольсин сидел на постели, долго зевал.

– Слушай, Петенька, я чего-то опять не понимаю. Была одна революция, и ты мне сказал, что она ничего не изменила. Скажи: разве теперь что-либо изменилось? Может, надо крутить сразу третью? Ты мне скажи прямо.

Ронек тянул через голову свитер.

– Это у вас ничего не изменилось, - сказал он.
– Тупик! Но из тупика надобно выходить. Выходить придется в борьбе. Первое (и самое главное!) это сломать шею Совжелдору и всем болтунам... Здесь, в Мурманске, победить трудно. Необходимо, чтобы вмешался Петроград! Но Петрозаводск будет нашим. И вот увидишь, в самом скором времени.

– А ты нагрянул сюда по делу? Или так?

– Мне нужно упорядочить с Главнамуром вопрос о деньгах, чтобы выплатить рабочим, которые уезжают. По договору! Люди стремятся уехать туда, где существует Советская власть. И вот, Аркадий, заметь: вся мерзость и нечисть остается здесь, при Главнамуре. А лучшие и честнейшие уезжают к большевикам... Впрочем, - кашлянул Ронек, - прости, я тебя не обидел?