Они шли торопливо, можно сказать, бежали, около километра.

– Не могу, - сказал наконец Бухгалтер и остановился.

На нем не было лица - вместо лица белела колышущаяся, неопределенная масса, не организованная чертами. Слишком тяжело далась Бухгалтеру вся эта история. Евгения подвела его к ярко освещенной витрине, повернула спиной к улице, сказала вот так и стоять, а сама пошла позвонить.

– Уже, - сказала Зойка.
– Уже связалась. Посмотри на часы! Было десять.

– Он что-нибудь сказал?
– спросила Евгения.

– Сказал. Сказал, что позвонишь. Еще сказал, что того, о ком ты хлопочешь, надо срочно перевезти.

– Куда?
– спросила Евгения.

– К этому придурку, который с глиной.

– А он пустит?

– Раз Голоян сказал, значит, пустит. Пиши адрес.

– Пишу, - сказала Евгения.

Частника, вернее, частницу, Евгения остановила неподалеку, подъехали к Бухгалтеру поближе, и Евгения окликнула его, не выходя из машины. Бухгалтер не шелохнулся. Тогда Евгении пришлось выйти и даже взять его под руку.

Бухгалтер знал, где найти Николая Павловича, но был все еще в таком ошеломленном состоянии, что ничего не мог вспомнить. Евгения ему не помогала.

– Сейчас поедем, - сказала Евгения женщине-водителю.
– Он только вспомнит адрес.

Женщина-водитель посмотрела на Бухгалтера ко всему привыкшим, ничего не выражающим взглядом и отвернулась. Лицо у нее было суровое, темное и даже чуть-чуть мужское, да и во всем облике крылась какая-то мужская коренастая крепость.

– Не боитесь ездить вот так, по ночам?
– спросила ее Евгения.

– А что бояться?
– сказала женщина-водитель.
– Я за себя не боюсь.

– А за кого вы боитесь?
– спросила Евгения.

– Понятно за кого, за детей, за мужа, чтоб ему провалиться, между прочим. А за себя нет, не боюсь.

Бухгалтер все вспоминал...

– Вам сны снятся?
– спросила Евгения.

– Какие сны, - сказала женщина-водитель.
– За день так намотаешься, только бы до подушки, да в яму. Хотя, бывает... Третьего дня вот летала во сне...

– Это хорошо, - сказала Евгения.

– Только низко, тротуар задевала, - она улыбнулась, и в зеркальце Евгения увидела ее лицо, которое в этот момент перестало быть чуть-чуть мужским, а сделалось скорее чуть-чуть женским.

– Все равно хорошо, - сказала Евгения.

Наконец Бухгалтер вспомнил адрес отдаленного рабочего общежития, и они поехали, и пока ехали туда, в это общежитие, женщина-водитель улыбалась.

Было поздно, но в общежитии еще не спали, один Николай Павлович лежал на угловой койке многоместной комнаты, укрывшись с головой грязно-серым одеялом.

Николай Павлович не выказал ни удивления, ни испуга. Он так уставал на своей новой работе, что по вечерам уже не испытывал ни к чему никаких чувств, кроме отвращения. Но от Бухгалтера он все равно старался держаться подальше и в машине сразу сел не рядом с ним, а на переднее сиденье.

У дома отставного подполковника Снегирева машину отпустили. В последний раз мелькнуло перед глазами Евгении суровое лицо женщины-водителя, суровое, но уже чуть смягченное улыбкой, мелькнуло и исчезло в большом городе навсегда.

В подъезде дома, в котором жил отставной подполковник Снегирев, пахло вокзалом и поездами, и от этого запаха появлялось чувство, напоминающее о странствиях. В его квартире на первом этаже этот запах усилился, но больше всего там пахло землей. Отставной подполковник Снегирев встретил их в голубом нижнем белье, на котором особенно выделялись грязевые потеки. Выяснив, кого нужно приютить, он указал Николаю Павловичу куда-то в глубь своего жилища, а перед Евгенией и Бухгалтером, не простившись, тотчас же бесцеремонно закрыл дверь.

Ночь Бухгалтер провел на диванчике старухи, а Евгения спала в одной комнате с Зойкой. Между тем, у Зойки были свои планы, совсем другие... Когда они появились, у нее сидел "индус" - щуплый, всегда взволнованный юноша. Завидя их и придя от этого в еще большее волнение, он долго, церемонно извинялся, а потом незаметно исчез из квартиры. Короче, Зойка была недовольна и, доставая из шкафа постельное белье, все раздраженно хлопала дверцей, Бухгалтеру сунула откровенно рваную простыню и даже не предложила чаю.