– Я помню...
– сказала жена.

– Да, но мне нравилось, когда это делали другие. То что делаешь ты сейчас, мне не нравится.

– Послушай...
– начала жена.

Бухгалтер не стал ее слушать.

Он сказал:

– Лучше всего, если ты уедешь, - и повесил трубку.

В комнату быстро вошел Седой, слышавший этот разговор по другому телефону. Жена Бухгалтера с трубкой в руке, из которой все еще раздавались совершенно непримиримые короткие гудки, вся обвисла на стуле, как брошенная одежда.

– Вы все испортили, - сказал Седой.
– Я-то думал, вы знаете своего мужа.

– Я...
– сказала жена Бухгалтера, от растерянности не находя слов. Я...
– в своих очках для чтения с толстыми стеклами она походила на испуганную, больную черепаху.

– Да плевать мне на вас!
– безжалостно сказал Седой.
– Вы-то здесь при чем... На вас мне плевать!

– Але?
– послышался мелодичный голос, и сердце Бухгалтера дрогнуло.

– Я уезжаю, - сказал Бухгалтер.

– До скорого, - промурлыкал телефон.

– Навсегда, - сказал Бухгалтер. И повторил: - Навсегда.

Голос сломался и что-то заверещал, но Бухгалтер его больше не слышал.

...Ехал Бухгалтер один в купе первого класса. Он выпил стакан хорошо заваренного, крепкого чаю и машинально съел пачку печенья со столика, половина этого печенья горой крошек осталась у него в бороде и на груди. Потом он почистил зубы зубной пастой и щеткой, которые купил в киоске на вокзале, но спать лег, не раздеваясь (он вторую ночь спал, не раздеваясь), и выключил свет. Не спал. В темноте мелькали огни... И тут он услышал шорох. Сначала где-то вверху, потом ниже, и вдруг он отчетливо увидел старуху, которая мешала ему спать прошлой ночью. Старуха стояла около умывальника. Она взяла его зубную пасту и зубную щетку и стала чистить зубы. Это было отвратительно, Бухгалтера даже начало подташнивать.

– Пошла вон, - тихо сказал Бухгалтер.

Старуха не реагировала. Он стал искать какой-нибудь предмет, чтобы запустить в эту дрянь, но нащупал на столике лишь обертку от печенья. Он сжал ее в кулаке, скомкал и запустил в старуху. Бумажный комок пробил ее насквозь и ударился в стену. Старуха, видимо, обиделась, но не исчезла, она только переместилась в самый дальний от Бухгалтера, самый темный угол купе.

– Пошла вон, - повторил Бухгалтер и услышал, как жалко прозвучал его голос, задавленный шумом поезда.
– Пошла вон!
– крикнул он громче. - Я еще не сошел с ума!

Он закрыл глаза и всеми силами постарался уснуть. Он то впадал в мутное забытье, то просыпался и, чуть приоткрыв глаза, посматривал в угол - старуха стояла там. Он опять закрывал глаза и до бесконечности повторял себе:

– Я сплю! Я сплю! Я не сошел с ума!

Старуха исчезла только на рассвете, и только тогда Бухгалтер забылся тяжелым, тягучим сном. Но... в ту же минуту в дверь купе постучал проводник. Подъезжали.

Короче, ночь прошла отвратительно. Лица как такового на Бухгалтере просто не было. Он умылся, стараясь не смотреть на это отсутствующее лицо, к зубной пасте и щетке не притронулся. Стряхнул крошки с груди, но не до конца, и прямо с вокзала отправился по делам.

Он шел по улицам, не таясь, хотя и понимал, что его присутствие в городе уже отмечено. Скоро за ним начали следить, но это лишь вызвало в нем давно забытое, мальчишеское, заядлое чувство, он зашел в несколько случайных магазинов и сделал несколько незначительных покупок. Вообще, он терпеть этого не мог, - делать покупки, - но сейчас даже получил какое-то удовольствие. Он купил несколько зубных щеток, подсвечник в форме рыбы, крошечный словарик корейского языка, мягкую игрушку - непонятного цвета крокодила и детский конструктор "Что нам стоит дом построить". Все это он нес в пластиковом пакете. И с этим большим пластиковым пакетом он зашел в несколько банков и произвел там несколько операций, потом заглянул в ближайшее по дороге интернет-кафе и два часа провел в Интернете.

Далее, он перекусил гамбургером в "Макдоналдсе", взял такси и поехал на дачу.

Дача, в отличие от квартиры, у Бухгалтера была вполне фешенебельной, хотя в бассейне перед домом даже летом никогда не бывало воды.

На участке было холодно. Неуютно. Необжито. И все вокруг сковано закаменелой, ноябрьской стылостью. Еще не разросшиеся деревья, почти саженцы, казались особенно хрупкими, особенно обнаженными, особенно беззащитными... В доме было так же. От ковров под ногами пахло сыростью. Рядом с камином лежало несколько поленьев, Бухгалтер подбросил парочку в камин, но огня так и не разжег.

Мучительно страдая и даже постанывая, он принял холодный душ, переоделся в другую одежду, потом сел перед молчаливым телевизором спиной к двери и стал ждать.

Он не боялся. Единственное, что раздражало, была старуха. Она появилась как только стало темнеть. Обошла дом - он слышал поскрипывание на втором этаже и в соседних комнатах - и притаилась у дверей за его спиной.

Это раздражало, но не более того. В сущности, ему стало безразлично, он уже готов был бросить ей какую-то мелочь, как советовала Евгения, но страшная усталость и закаменелое оцепенение всего вокруг вдруг навалились на него, и не было сил даже потянуться к пиджаку, висевшему на стуле.