– Сегодня он вымолвил, даже не одно, - заметил Тристан.
– Жаль, что вас не было.

– Это верно, - подтвердила между прочим и Ира.

– И что он говорил?
– заинтересовался сейчас же Кис, бросив укромный взгляд в сторону Маши: она как раз отпила половину тристанова кофе и как будто слушала разговор. Тристан поморщился.

– Много чего. Довел твою дорогую Горгону (Галину Георгиевну) до посинения. То есть: мужик упрямый, как гвоздь. Им бы боженьку приколачивать... Заистязал бедняжку.

– Что за чушь? Гаспаров? Горгону?..
– Кис изумился.

– Она, наверное, тоже жалела, что тебя нет, - сказала ему Маша. У края ее глаз, когда она улыбалась или щурила слегка глаза, явственней проступали две тонкие черточки-складки, и они-то особенно больно резали сердце Кису.

– Почему?
– спросил он с излишней живостью, но тотчас отвлекся мыслью о том, что может означать это "тоже". (Тристаново "жаль" он, конечно, давно, забыл.) В глазах его явилась отрешенность и вместе усилие сосредоточиться, и он напряг лоб. Решительно: салонная болтовня плохо давалась Кису в присутствии Маши.

– Он там плел что-то такое о Толстом, - небрежно сказала тем временем Света, исподтишка следившая за ходом кисовых мук.
– Дескать, тот убил реализм и родил философию, и что писатель из него никакой; ну тут чт( началось! Горгоночка подпрыгнула, стала вопить, что это Чехов, а не Толстой убивал реализм и все такое...

– Чего, чего?
– напряжение исчезло с лица Киса, и он даже провернулся на диване.
– Родил философию? Это как же?

– Вот ты бы сам сидел да слушал, - заметила Света сварливо.
– Шут его знает, к(к. Мы там балдели все.

– Уж это как всегда, - сказала Ёла.

– Нет, позволь: что значит "некудышний"?
– Кис даже разгорячился. Толстой?!.
– Внутренне радуясь, что речь зашла о предмете, где он может и блеснуть, он позабыл, что всем остальным до этого нет дела.

– Он этого не говорил, - вмешалась Маша, виновато поглядев в сторону Светы.
– Он... другое имел в виду. Ты его лучше сам спроси.

– Вот вечером соберемся - и вы устроите диспут, - сказала Ира со спокойной насмешкой. Она передала Ёле сигареты, Ёла вытянула одну, бросила пачку на диван и выжидательно наклонилась в сторону Киса. Пока Кис искал спички и подносил ей огонь, разговор сам собой остановился.

Теперь все, кроме Тристана, неспешно курили, следя за движением дымных струй. Света взяла со стола пепельницу, в которой лежал остывший первый кисов окурок, и поставила ее на ручку дивана так, чтобы всем было удобно дотягиваться. В молчании прошла минута или две. Кис не был доволен исходом разговора о Толстом, но продолжать теперь у него не было оснований, и к тому же он догадался наконец, что это было бы лишне. Он задумался. Где-то в глубине дома, у соседей - может быть, у той самой старухи внизу - запищало радио, и этот писк внезапно подхватил встроенный в магнитофон приемник. Заиграла станционная музыка. Тристан с удовлетворенным видом выслушал первую фразу и щелкнул переключателем - как раз перед началом новостей.

– Починил неужто?
– спросил Кис сумрачно.

– Там просто контакт отошел, - пояснил Тристан.
– Хорошая машина. Но старая.
– Он похлопал ладонью по креслу вокруг себя, отыскивая вывернутые шурупы.

Вдруг оказалось, что радио скверно подействовало на всех и особенно на Киса. С необычной остротой ощутил он всем своим телом холод жизни, повел плечами и затосковал. Ему стало тяжело на сердце и как-то особенно сонно и пусто. По традиции Кис предпочитал творческую ночь всегда бесплодному дню, к тому же и весь его темперамент противился дневной суетности. Но теперь - и это было ясно - предстоял день: утро кончилось, от облаков в небе осталась лишь дымка, медленные капли падали за окном на карниз, сигареты горели уже у самых фильтров и в studio было скучно и светло. Надеясь отвлечься чем-нибудь, Кис поглядел вокруг. Но очевидно и все чувствовали то же, что он. И, словно подтверждая общее уныние, в глубине прихожей забренчал ключ.

Дверь хлопнула и на пороге появилась тетя Ната.

– Ага!
– сказала она с интересом.
– Сидите? дымите? Здравствуйте, здравствуйте.

– Теть Нат, мы совсем немного!
– весело вскрикнул Кис, гоня тоску. И тотчас же соврал: - Это только первая сигаретка!
– На правах домашнего человека он называл Наталью Поликарповну запросто, хотя, разумеется, на "вы".

Тетя Ната обвела компанию кратким оценивающим взглядом и, как подумалось Ёле, не упустила ничего. В умных глазах тетушки явилось вдруг неожиданное и точное знание об всем, что тут без нее происходило, - также и обо всех, а о Ёле в первую очередь. На Ёлу глянула она совсем уж мельком, но, конечно, заметила и халатик, и голые ноги, и ясные выспавшиеся ёлины глазки, - а Ёла знала хорошо, как умеет делать выводы тетя Ната.

– Да нет, пожалуйста, курите себе, вам же хуже, - говорила она между тем.
– Хотя тебе, Кис, меньше всех следовало бы: с твоими-то легкими! (Кис и в самом деле был наклонен к простудам.)

– А я не намерен задерживаться на этом свете, - брякнул он.
– Чт( я тут забыл?

– Он ведь поэт, - наивно пояснила Света.

Кис, впрочем, тут же пожалел о сказанном. Взглянув случайно на Машу, он примолк и стал раздумывать, слишком ли глупо было то, что он сказал. Тетя Ната улыбнулась. Ёла, которая по одному случаю была сейчас особенно внимательна к разговору, решила про себя, что миг настал, и подала голос.