Еще прежде, на лестнице, по дороге в studio, когда окраинами ума Кис смутно боялся все же встретить как-нибудь Лёнчика, странные мысли разобрали его.

– Ёлка!
– позвал он, - скажи: это ты из-за меня тогда... м-м... насчет Бога? и ада?.. Нет?

Ёла взглянула на него.

– Не совсем, - сказала она уклончиво.

– А... а почему?

Ёла пожала плечом. Кис тоже смолк, и теперь, на улице, идя об руку с Гаспаровым и глядя перед собою вверх, он был вновь поражен луной и весенней холодной ночью. Его опять ударило в сердце. Новая, светлая тоска сдавила его изнутри и уже подступала предательски к самому его горлу и глазам, мешая смотреть. Кис остановился.

– Это все чушь, - сказал он хрипло, не замечая, что говорит вслух то, что едва ли было ясно самому ему миг назад.
– Чушь. Но, впрочем, Гаспаров: женщина всегда права. Да, а ты не знал?
– Кис понял вдруг, что его тошнит. Он понял, что тошнит его сильно и что, может быть, оттого-то он и не курил давно, с самого балкона. Но что теперь лучше было бы ему не курить, хотя он этого и не может, ибо сейчас он расплачется. Губы его уже тряслись.
– Это ей свойственно, - говорил он, - как треугольнику... равенство суммы углов... Или как там?
– Всхлипывая, он попытался вспомнить.
– В общем, как у Спинозы. В геометрическом порядке. Э, к чорту! он сплюнул.
– Толстой Спинозу не любил. И правильно делал. Здесь нельзя любить. Понимаешь? нельзя... Он, наверно, не читал его, - прибавил он тихо. Слезы уже текли по его лицу. Держась за живот, Кис согнулся, плечи его вздрогнули, и его вырвало на снег.

Гаспаров глядел на него с жалостью. Снег окрасился в какой-то бурый цвет, неестественный под луной, пятно растеклось и застыло. Прежде Гаспаров не раз замечал днем на снегу такие пятна и всегда как-то с сомнением думал о том, откуда они берутся.

– Это... от печенюшек?
– спросил он теперь.

– А также от сигарет, от вина и от женщин, - криво улыбаясь, перечислил Кис. Он поднял голову и посмотрел на него.
– Дел( плоти известны, заявил он вдруг сухо, и улыбка исчезла с его губ.
– Они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство... э-э...
– Кис сбился.
– Что там еще? Да: споры, гнев, распри, ненависть, убийство, пьянство...
– он икнул.
– В общем, Гаспаров: не слушай Гоголя. Живи духом. Если можешь...

Он повернулся и побрел прочь.

Гаспаров молча глядел ему вслед. Под фонарем его тень раздвоилась, и потом он пропал во тьме. Идя домой и глядя на собственную лунную тень под ногами, Гаспаров, как то часто бывало с ним, думал, удивляясь про себя, для чего нужен был ему весь этот его день в его жизни...

* * *

На следующее утро, в субботу, никто, даже будильник не тревожил Ёлу: она была в своих правах. И потому когда, наконец, к полдню она подняла голову от подушки, в studio было солнце, тетя Ната сидела на своей постели с кофейным прибором в руках, помешивая ложечкой в чашке, ее одеяло было красиво подоткнуто кругом нее, а острый локоть тетушки упруго упирался в диванный валик. Горячий кофе пускал пар, из кухни пахло гренками, кот чинно ходил по комнате и шифоньер с нафталином явно не думал дать о себе знать в ближайшее время.

– А, ma tante!
– зевая во весь рот, сказала Ёла.
– С добрым утром. С восьмым марта. Ну?
– сонными глазами она обвела комнату.
– Где же всё?

Тетя Ната взглянула на нее строго.

– Что это: "всё"?
– спросила она, хмурясь.

– Как что? А подарки? Вот новость! Должна же я знать, что подарили моей тете ее дяди!

– С чего бы вдруг?

– С чего? Да ведь ты всю ночь пропадала! Неужто даром?
– И, в восторге от своей шутки, Ёла рассмеялась, глядя тете Нате в лицо влюбленным, но бесстыжим своим взглядом.

– Ты бы лучше не умничала, - посоветовала ей ma tante. Она слегка наклонила голову, затянутую (для прически) в тонкую сеточку, но усталой отнюдь не выглядела, так что слова Ёлы о "всей ночи" были явным с ее стороны преувеличением.

– Ну, скажи, - в свою очередь спросила она, - что тут у вас было?

– Ох, тетя...
– Ёла сокрушенно покачала головой, стараясь сделать это так же, как Наталья Поликарповна только что перед тем. Для этого она приподнялась на локте и тут увидела в углу, у тумбочки, прислоненный к шкафу школьный портфель Киса. Она проворно села, дотянулась до него и показала тете Нате.
– Вот, гляди.

– Это что?
– спросила ma tante близоруко, отставляя чашку и нащупывая рукой очки. Она вгляделась в портфель.
– Гм. Это Киса?

– Киса.

– Гм. И что в нем?

– Цветы, конечно. Для Машки. Ну и для меня; но мне он вручил... А Машка вчера со своим милым приперлась. Можешь себе представить.

– Вот как?
– Тетя Ната в раздумье пожевала губой.
– Хорошо. Только чему ты смеешься?

Ёла действительно смеялась.

– Не знаю, - сказала она.
– Надо бы их достать: завянут.
– Она щелкнула замком.
– Впрочем, - прибавила она, прищуриваясь, - мальчики нам хоть цветы дарят. Не то что некоторые...

– Вот погоди, - сказала тетушка с досадой.
– Бросит тебя твой Пат, тогда посмотрим.

– Чт(?

– Известно чт(: как будешь смеяться. Бедный Кис, - прибавила она про себя.

– Отчего же это он меня бросит?
– говорила с невинной улыбкой Ёла.

– Отчего? да хоть Ирка вон соблазнит.

– Нельзя: там уже Тристан постарался.

– Тристан? вот как?
– Тетя Ната подняла бровь и с любопытством поглядела на Ёлу.
– Ну, это неважно. Пат отвадит, если что.

– Думаешь? А хоть бы и так, - сказала Ёла мечтательно.
– Пусть соблазняет.