Затем бросил ворох формы в сторону стула. На нужное место приземлилось не все. Брюки плюхнулись на пол.

Лейтенант усилием воли стянул носки и, завернувшись в одеяло провалился в кошмар.

Ему снилось, что волосатые лапы Миронюка, душат его горло, постепенно сжимая пальцы на гортани. Усатая морда майора шипела: "Я тебе покажу каналья, как швырять майорские фуражки. Она пошита в Мосторге. Езжай в Москву! Шей новую. С золотистой ленточкой и генеральскими пуговичками." При этих словах майор теребил уши Никиты.

Этот кошмар сменялся какой-то кровавой дракой. Почему-то били Никиту, причем все кому не лень особенно усердствовали Шмер и боец Куляшев. Ромашкину это было особенно обидно и досадно. Он пытался брыкаться, махать кулаками и доказывать солдату, что он его подчиненный, а бить офицера бойцу не положено.

" А носки стирать положено?" - рычал боец.

"Так они не мои, а Шмера, его и бей".

"Его не могу, он мой взводный, благодетель. Это он велел Вас бить по морде".

Никита с силой махнул кулаком и действительно во что-то осязаемо попал.

– Твою замполита мать!
– взвизгнул Шмер живым голосом, а не из сновидения.
– Скотина, нос мне разбил.

;nbsp;Никита с усилием прищурил глаза, открыть их широко не представлялось возможным. Не во сне, а на яви, из носа квартиранта-взводного капала кровь. Мишка запустил валявшимся на полу сапогом в лейтенанта. Сапожище, шмякнув о стену больно упал подковками на висок.

– Миха! Ты чаво? С ума стрендил? Дерешься, сапоги швыряешь!

– Это ты стрендил. В нос кулачищем со всей дури заехал! Алкаш проклятый! Ну и замполита прислали! Алкоголик! Форменный, законченный алкоголик. Я его бужу на построение, а он клешнями машет. С тебя пузырь за увечье. Сегодня же вечером!

Глава 21. Посещение вертепа.

Небо хмурилось, и ожидался дождь. Вчера было пасмурно и сегодня. Погода отражалась на настроении. Мутило после вчерашнего.

В канцелярию заглянул Шмер.

– Ты чего тут уселся? Поехали в город, развеселимся.

– Мишка! Какое развеселимся? Денег ни копья. Даже на обед, не говоря об ужине. Вчера, почему не приберег закуски на "черный день"?

– А что он уже наступил?
– ухмыльнулся взводный.

– Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.

– Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.

– Опять банкет! Издеваешься! Я на спиртное смотреть не могу.

– А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не разговаривать, мешать беседе не будешь. Никита удивленно посмотрел на взводного:

– С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?

– Нас, точнее меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе. Может быть самый главный.

– Он что, начальник милиции или партийный вождь?

– Чудак. Это мафиози. Его весь город боится, а милиция честь отдает, от чего-то понизив голос, произнес Михаил.
– Поэтому в ходе застолий, ешь, пей и молчи. Не то начнешь политическую белиберду нести, не в тему. Я тебя беру для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.

– Да, не темни, зачем мне нужна встреча с такой темной личностью?

– Чудак! Знакомство с Ашотом это для тебя как быстрый карьерный рост. Был никчемный лейтенант, а станешь, вхож в дома сильных мира сего! В пределах этого города.

Суть дела такова, что Ашот просит отпустить в увольнение, на неделю Махмутова из второго взвода. Я сказал, что это можешь сделать ты. Он решил с тобой познакомиться.

– На неделю! Не поедет. Ты с ума сошел! И я с ними ни куда не отправлюсь. На хрен мне сидеть за столом с какими-то "темными" личностями.

– Ха! Отказаться уже нельзя. Ты получил приглашение! Эй, Абдулла, заходи!
– Михаил приоткрыл дверь и окликнул кого-то в коридоре. В комнату вошел маленький, сухонький, сморщенный как выжатый лимон туркмен.

– Изздрасствуй командыр!
– произнес человечек и протянул для приветствия по восточному обычаю обе руки.

Ромашкин взглянув на черные потрескавшиеся от солнца и грязи смуглые руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.

– Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем тое! Будыт балшой пир!
– туркмен сказал эту фразу, со значением подняв вверх оттопыренный указательный палец.
– Нэ пажалэешь!