Шрифт:
Хатун обернулась, увидела Мехмана и схватила его за руки, точно боясь, что он сейчас исчезнет.
– Почему ты не написала, мама?
– с упреком спросил Мехман.
– Ведь ты обещала вернуться. Почему ты здесь? Да, я плохой сын, но не такой плохой, как ты думаешь...
Глаза у Хатун стали влажными.
– Что ты, что ты, сынок? Я не хотела мешать вам. Пусть у тебя будет свой дом, своя семья, дети.
Дильгуше деликатно вмешалась.
– Вашей матери у нас хорошо. Мы ее любим. Молодые работницы учатся у нее...
– Она пошутила.
– Мы не позволим обижать нашу Хатун...
– Вот видишь, Мехман, - не утерпела мать, - здесь я нужна.
– А мне разве ты не нужна? Разве я обидел тебя чем-нибудь?
– Мехман снова взглянул на Дильгуше, как бы ожидая ее помощи.
Та поняла это.
– Очевидно, обидели. Иначе наша Хатун говорила бы иначе.
У Мехмана опустились руки.
– Конечно, я во многом виноват.
– Но если человек искренне признает свою вину, его прощают, не так, Хатун?
– Дильгуше ласково положила руку на плечо старухи.
Мехман стал просить Дильгуше освободить его старую мать от работы.
– Не хочется отпускать такую работницу. Трудно.
– Но я прошу, товарищ инженер. Я хочу взять ее к себе.
– Нет, Мехман!
– Хатун многозначительно посмотрела на сына.
– Нет!
Дильгуше вдруг спросила:
– Простите, где вы учились?
– Я окончил юридический факультет.
– Вы, наверное, тот Мехман, о котором часто вспоминает мой отец.
– Ваш отец?
– Профессор Меликзаде.
– Профессор? Я очень хотел бы повидаться с ним, если можно.
– Отец болен. Он так слаб...
– На карих глазах девушки выступили слезы.
– Как хорошо, что вы приехали. Откровенно говоря, я даже хотела написать вам. Просить вас навестить его...
– Я рад, очень рад познакомиться с вами. Я очень многим обязан вашему отцу.
Раздался гудок... Хатун достала из кармана ключ и отдала Мехману.
– Смотри же, ночевать приходи домой...
– А куда же еще? Где еще я могу ночевать, если не дома.
Хатун вышла, и сразу же маленькая ее фигура затерялась среди женщин, входивших в цех.
34
Снова зашумели колеса машин, сотрясая все здание.
На улицах уже зажгли фонари, когда Мехман подошел к дому профессора... Ему открыла женщина с добрым утомленным лицом.
– Я хотел бы видеть профессора.
– Он болен, - нерешительно ответила женщина.
– Я не знаю... я...
Через полуотворенную дверь донесся знакомый Мехману голос. Но какой слабый, какой хриплый!
– Кто это?
– профессор закашлялся.
– Пусть войдет... впустите...
Мехман переступил порог.
На тахте, на высоко взбитых подушках полулежал, полусидел профессор. На его изможденном бледном лице играла слабая улыбка.
– Это ты, друг мой?
– произнес он и пожал своей горячей рукой руку Мехмана.
– Как я рад.
Он попытался подняться.
– Лежи, лежи. Умоляю тебя...
– стала просить жена. Но профессор не слушал ее.
– Жестоко с твоей стороны, Мехман, жестоко. Я ждал от тебя письма, подробных писем, но ты предпочел молчать...
– Профессор, простите.
– смутился Мехман.
– Я не думал, что вам будет интересно. Время так незаметно прошло. Очень много работы.
– А что тебе я говорил?
– Только теперь профессор вспомнил: Зивер-ханум, познакомься. Это Мехман, которого я люблю, как сына. Но он оказался непокорным сыном.
– О, так это вы?
– обрадовалась Зивер-ханум - Я слышала о вас. Мелик вспоминает вас очень часто... Так вот вы какой...
– Зачем скрывать, вспоминаю, - подтвердил профессор.
– Я старый человек, моту признаться, хоть и не приятно. Когда-то я хотел познакомить вас с нашей дочерью. Что ж, думал я, у нас одна дочь, пусть будет и сын. Потом я узнал у нашей секретарши... Словом, поздравляю вас, будьте счастливы. Счастливы! Ничего большего и лучшего нельзя пожелать...
– Больной закашлялся. Кашель сотрясал его худое тело. Зивер-ханум поспешно подала ему стакан с питьем.
И все же на Мехмана смотрели живые, горящие энергией глаза.
– Но ни ты, ни моя дочь Дильгуше не послушались меня. Девочка вообще не хотела учиться юридическим наукам, а ты не остался верным этой науке, не стал научным работником, ученым... Я не противник практической работы... Отнюдь. Но у тебя такие способности! Я от души желаю тебе сделаться исследователем... Моя Дильгуше выше всего ставит повседневную работу на производстве. Но служить теории - это значит озарять практическую работу, освещать ее путь факелом.