Выздоровеешь и снова будешь работать. Гони эти мысли, гони прочь!..

– Надо, обязательно надо.
– Профессор усмехнулся.
– Никакого сомнения не может быть в том, что жизнь побеждает смерть. Вы счастливое поколение, дети мои. Живите и здравствуйте... Но пусть каждый, помните, что говорил вам старый брюзга Меликзаде, совершает полезные дела для блага советских людей, пусть каждый уйдет из этого мира с чистым сердцем со спокойной совестью...

– Мы говорим о жизни, а не об уходе из жизни, - возразила Дильгуше.

– Как бы ни было горько, девочка, мы должны смело смотреть в глазе правде. Кто встретит трагедийный финал пляской?

– Герои бесстрашно, не моргнув глазом, встречают смерть.

– Во имя жизни они идут на смерть, дочь моя! Но на смерть они идут с мечом в руке - этим завоевывают право на бессмертие, на то, чтобы жить вечно в дастанах. Герои любят жизнь сильнее, чем кто-либо другой. Страсть к жизни кипит, бурлит у поэтов, ученых, художников, у героев труда, - они все силы отдают борьбе со смертью, создают, поднимаются со ступеньки на ступеньку по пути к познанию и мудрости, и дела их продолжают служить грядущим поколениям, а имена живут в воспоминаниях... Да, они идут, пробивая себе дорогу подвигами и творениями... Конечно, это тоже своего рода бунт, восстание против смерти...

– Папа, какая польза от этой пессимистической философии. Пей чай, он совсем остыл...
– Дильгуше старалась отвлечь отца.

Меликзаде взял в руки свой стакан.

– Пусть вынесет свой приговор молодой юрист, - сказал он.
– Или, может быть, наш прокурор мысленно перелистывает страницы кодексов в поисках подходящей статьи, по которой меня можно привлечь к ответственности за болтовню, за то, что я устроил около своей постели занятия по куцей домашней философии?.

– Нет, профессор, что вы!
– Мехман ласково смотрел на учителя.

– Пора, пора вынести приговор лихорадочному бреду старика, перешагнувшего за семьдесят...

– Вы, профессор еще долгие годы будете нашей гордостью.

– Я не вложу добровольно в ножны свой меч, я хочу жить. Но как бы коварная старуха не нанесла мне удар в спину...

Мехман не знал, как отвлечь больного от разговоров о смерти.

– Раньше вы не увлекались такими рассуждениями:

– Да, рассуждения о начале и конце... Нужны ясность сознания, хорошая логика, чтобы до последнего дыхания беззаветно служить нашему гуманному строю.
– И снова профессор как будто разговаривал сам с собой, как будто подводил итоги прожитому. Улыбка освещала его бледное лицо, словно под снегом теплились красные уголья потухающего костра.
– Молодость безразлична к смерти. Но старость всегда вопрошает: - А начало человеческой жизни?.. А конец? Разве этот вопрос не занимал всегда умы мыслителей?

Дильгуше обвила руками шею отца.

– Ты для меня самый молодой, самый лучший...

Профессор прижался колючей щекой к щеке дочери.

– Стараясь помолодеть, я пишу обвинительный приговор старости.

– Вот так, папа, - воскликнула Дильгуше, ласкаясь к отцу.
– Вот так уж лучше. Ты совсем расстроил меня своими разговорами. Нагнал тоску.
– Она смахнула с длинных ресниц слезы.
– Ты будешь жить до ста лет, папа. Слышишь? Обязательно!

Зивер-ханум то выходила на кухню, то возвращалась обратно. Она заметила расстроенное лицо дочери и растерянность гостя. Стараясь рассеять печаль овладевшую всеми, она, усевшись на край тахты, бодро заговорила:

– Наш Мелик очень мнительный, вздрагивает от любого шороха. Когда мы были в Шувелянах, он прислушивался к шелесту веток и спрашивал испуганно: "Что это такое?"

Профессор покачал седой головой.

– Стоит ли искать своего врага вдали, когда он находится здесь, поблизости, живет с тобой. Дети подумают, что я трус

Зивер-ханум посмотрела на Мехмана и, ласково улыбаясь, пояснила:

– То есть я хочу сказать, что как только у нашего Мелика заболит голова, он начинает составлять завещание.

– Часто менять завещание - признак слабоволия, жена.
– Меликзаде немного рассердился, и это придало ему энергии. Он сел, опираясь на подушки, - Если тайну человека не узнает жена, сам бог не раскроет ее.

Но Зивер-ханум даже слушать не хотела эти насмешливые упреки.

– Это, наверно, сотое завещание нашего Мелика...

– Нет, тысячное, - почти крикнул профессор.
– Будь ты хоть семи пядей во лбу, жена считает тебя несмышленым младенцем...

Мехман встал, накинул на плечи старика тонкое шелковое одеяло. Профессор признательно сжал его пальцы.

– Наша хозяйка не даст человеку даже поболтать спокойно.

Зивер-ханум поправила свои пышные седые волосы и сказала:

– Вообще, я не люблю слез, не люблю завещаний, Мелик.

– Выходит, надо быть немым и умалчивать о неминуемом?

– Можно не молчать. Но к чему поднимать шум...

– Ты поверишь, друг мой, вот такой упрямой и строптивой она была всю жизнь, с первого дня свадьбы, - пошутил профессор.

– А, по-моему, Зивер-ханум очень любит нашего учителя.
– Мехман почтительно склонил голову перед старой женщиной.
– Разве без любви она могла бы пройти такой долгий путь рядом с вами?