– Не вставая с места, он уничтожает пять фунтов чурека и целый таз жареных внутренностей и все не говорит "наелся".

– Жена его Гюльбута жрет не меньше его самого.

– Прошлый раз, когда я был в Баку, он пригласил меня к себе домой, начал рассказывать Кямилов.
– Нас было трое, и мы съели внутренности трех баранов. Я уже с трудом дышал. Абдулкадыр говорит мне: "Эй, приятель, это еще что? Ты уже наелся? Разве ты ребенок?" Я увидел, что этот сын гяура не отстает от меня, встал и убежал. Куда там! На лестничной площадке он буквально преградил мне путь. Выскочил на лестницу, держа в руке луковицу величиной с блюдце. "Куда ты опешишь? Кушать надо..." Я выбежал на улицу и, оглянувшись, только увидел, как его лысая голова сверкает в подворотне...

– Повидимому, счастливая звезда Абдулкадыра уже угасает...

– Почему это угасает?

– Потому что прокурор республики ненавидит его.

– Выходит, что и мы из светил превратимся в маленькие звездочки?
– Эти слова вырвались у Кямилова невольно и, спохватившись, он добавил: - Ну, ничего, цыплят по осени считают, деточка!

– Я специально написал Абдулкадыру письмо о Мехмане. Я открыто написал: выручай, брат! Даже

Гюльбута-ханум я послал письмо, полное намеков.

– А ответ? Абдулкадыр ответил тебе?

– Оба письма словно сгинули.

Кямилов взмахнул руками, как человек, внезапно упавший в холодную воду.

– По всему видно, что у Абдулкадыра плохие дела.

– Я так понимаю, что дела у Абдулкадыра мокры в подлинном смысле этого слова.

– Мокры?
– Кямилов затопал ногами.
– Дурачок. Нельзя укутываться в саван, будучи еще живым, Муртузик мой.

– При чем тут смерть, товарищ Кямилов? Сейчас всюду можно найти кусочек хлеба. Работы хватает.

– Нельзя бежать с поля брани, Муртуз.

– Ради вас я готов идти на смертный бой, товарищ Кямилов.

– Да, мы дадим ему бой, Муртуз! Крепись, деточка. Держись за этого человека в калошах, которому дьявол придал обличье маленького человечка, а на самом деле он гигант и немало кораблей бросил на подводные камни. Пусть этот человек в калошах толкнет на черную скалу и корабль Мехмана, так дерзко плывущего на гребне волны.

– Я надеюсь только на него.

– Я уже намекнул об этом Калошу.

– Что же, он обещал? Что он сказал?

– Он приложил свою правую руку к левому глазу.

– О, ему можно верить, и я так понимаю, что он держит в своих руках какие-то тайны из личной жизни

Мехмана. Но пока Калош твердит только одно: "Терпение... И молчание". Говорит: удар надо наносить сзади.

– А ты не отвечаешь ему: не хитри, сукин сын, - камень, который кидают сзади, попадает не в сердце, а в пятку.

– Он говорит: я не ребенок, не учите меня.

– Нет, Муртуз, - сказал Кямилов и доверительно положил руку на его плечо.
– Если мы не уберем отсюда Мехмана Атамогланова, он уберет нас. Взгляд Кямилова уперся в лысую голову Муртузова, желтевшую в свете лампы. И в первую очередь он снесет вот эту твою плешивую, голую, как горох, голову.

41

Всю ночь Вахидов был в пути и только утром он добрался до райкома, слез с коня. Сторож повел гнедого в конюшню, а Вахидов поспешил домой. Он тихонько открыл ключом дверь, снял шинель и побелевшую под солнцем папаху и осторожно, стараясь не шуметь, повесил свою одежду на вешалку - Но Селима сразу же появилась на пороге.

– Где ты пропадал, Мардан?
– с ласковым упреком спросила она, с беспокойством посмотрев на мужа.
– Даже не звонил два дня...

– Я был в нагорных колхозах, Селима, - ответил Вахидов.

Поправляя растрепавшиеся длинные косы, венцом уложенные вокруг головы, Селима все еще внимательно смотрела на мужа. Как он устал! Черты лица обострились, черные волосы как будто запылились и потускнели, щеки небриты, усы отросли.

Десять дней назад он уехал из дому. Тридцать районных активистов по решению бюро райкома партии были мобилизованы и направлены в колхозы для проверки готовности к весеннему севу. Оставив в райкоме своего заместителя Джалилова, Вахидов отправился в самые дальние нагорные селения. Он любил все делать обстоятельно, проверил, как идет подготовка к весеннему севу, как организуются пасеки, ознакомился с работой первичных партийных и комсомольских организаций, много и подробно беседовал с коммунистами и комсомольцами. И в школах он побывал, - сидел на уроках, просматривал ученические тетради, разговаривал с учителями, узнавал их нужды. Многое удавалось решить тут же на месте.

За эти десять дней Вахидов почти не вспоминал об отдыхе. Селима невольно глядела на изнуренное, обросшее лицо мужа.

– Почему ты так внимательно смотришь на меня, Селима?
– спросил Вахидов, улыбнувшись.
– Не находишь ли ты, что я похорошел? Или помолодел?

– Тебе очень идет борода, Мардан, - подхватила шутку Селима и, взяв мужа за руку, ввела его в комнату.

– Ну как, йолдаш Вахидов, ты уже отвык, наверное, от своего дома?

– А где наши дети? Неужели Наджиба и Рафиля уже ушли в школу?
– с разочарованием глядя на пустые кровати, спросил отец.
– А я надеялся их еще застать...