Шрифт:
– Правильно, - горячо поддержал Ахмедов.
– Большевики, должны открыто говорить о любом недостатке в глаза человеку...
Вахидов бросил взгляд на Кямилова, встал, придвинул стул к столу и, опираясь на спину, сказал:
– Воспитательная работа должна быть делом не одного Джалалзаде, а всего партийного актива.
Он медленными шагами подошел к стене, на которой висела карта района.
– Ни эту электрическую станцию, что мы строим на реке, ни эти школьные здания в селениях, ни дороги, что проводим на горных склонах, ни геологические изыскания среди этих обрывистых скал нельзя считать чем-то оторванным от нашей повседневной агитационно-пропагандистской работы. Вахидов смотрел на карту района, испещренную условными знаками, отметками, флажками.
– Теоретические знания должны, словно свет, озарять все, что мы делаем в деревнях междугорья. Надо сделать пропагандистами наших достижений не только одних партийных работников, но всех учителей, врачей, агрономов Всю передовую сельскую интеллигенцию.
– Вот это верно!
– подхватил Ахмедов, с восхищением глядя на карту. Ведь во всех селениях района молодежь стремится к науке, к знаниям. В прошлом году девятнадцать человек из горных селений мы послали в Баку получить высшее образование. И среди них пять девушек. Это впервые в истории нашего района... Девушки поехали учиться!
Вахидов вернулся к столу и снова, пригнувшись, оперся грудью на спинку стула.
– В этом учебном году мы должны направить в вузы вдвое больше учащихся.
– Только бы эти птички вернулись в свое гнездо...
– сопя, сказал Кямилов.
– А то все они остаются в городе, застревают на набережной в Баку! Все они хотят быть аспирантами.
– И Баку наш, и Нуха нам не чужая, - Вахидов подошел к другой огромной карте.
– Вот Москва, Россия... Каждый угол, каждый город... Каждое село этой великой страны принадлежит нам! Если молодой человек остается в большом городе, ведет научно-исследовательскую работу, значит он тем самым служит и нашим окраинам!
– Да, это так!
– подтвердил Мехман, до сих пор молча слушавший разговор.
– Нельзя оторвать научную работу от жизни и жизнь от науки!
– Смычка между городом и деревней становится все теснее, - заметил Вахидов.
– Город уже не является для деревни чем-то чужим, далеким, отчимом, а не отцом. Крестьяне уже не кажутся горожанам темными мужиками. Сейчас нету такого, как бывало раньше, когда купцы издевались над крестьянами, крича на них: "Вот петух, держи петуха!" Сейчас город дает деревне машины, электричество, которое украшает наши села! Вот какими фактами наши лекторы и пропагандисты должны воспользоваться. Они должны воспользоваться этими материальными наглядными пособиями, чтобы показать каждому нашу советскую правду, которая светла, как солнце!
Взгляд у Вахидова стал мягче.
– Конечно, и после нашей окончательной победы над классовым врагом останутся пережитки, которые будут мешать нам, будут тормозить наше движение. Пережитки старого живут в сознании некоторых людей. Поэтому надо усилить агитационно-пропагандистскую работу. Это задача не только Джалалзаде, это повседневная задача, стоящая перед всеми нами, в том числе и перед вами, Мехман.
И Вахидов положил руку на плечо прокурору.
Кямилов смотрел, чуть раздвинув в вымученной улыбке губы. Но и он сам обратился к Мехману.
– Я самому Джалилову открыто скажу о его недостатках! Я всегда говорю открыто. Это верно, что пропаганда наше дело, но скажите, пожалуйста: каждый из нас расписывается в ведомости за свою работу. Я не только в лицо, прямо в глаза, в самые зрачки его глядя, скажу, что в нашем районе пропагандистская работа целиком и полностью развалена! Или правду говорить не следует, а?
– Не горячись, Кямилов, не забывай что выплеснулось через край, того уже не соберешь...
– В голосе Вахидова зазвучали металлические нотки.
– Ты любишь превращать труд других людей в тухлые яйца и разбивать их о стенку, в то время когда ты сам, Кямилов, по чести говоря, ни черта не делаешь! Ты словно Дон Кихот воюешь с мельницами!
– Я не знаю, что вы подразумеваете под мельницами, товарищ Мардан? То, что я всегда говорю правду?
– А я не знаю, что ты подразумеваешь под правдой. Злопыхательство? Ты только стараешься опутать других, запачкать их, подрезать им язык, затмить глаза - лишь бы поддержать свой дутый авторитет.
Кямилов готов был метать громы и молнии. Он вышел из себя.
– Я не боюсь ни мельниц, ни колес, ни моторов! Мне нечего бояться... я... я...
– Не горячись, Кямилов, вскипишь, перельешься через край.
– Если говорить правду, значит, по-вашему, бороться с мельницами и кипеть, как вода в котле, то...
– Нет, это значит преграждать путь новому, душить его.
– Так, значит, я совсем обессилен, совсем отстал? Оказывается, мы, то есть я пачкал людей, а себя лудил, как казан для плова, натирал до блеска. Хо, значит, у меня на плечах казан, а не голова.
– Мысли ваши устарели, голова перестала работать, и отсюда пошло моральное загнивание, разложение. Именно от головы.
– Мысли, прошивший мозг или не знаю, что вы там еще назвали... Разных новых людей вы катаете на машине. И чтобы я молчал, терпел, как вы хотите!
– Никто не жалел для вас райкомовской машины, Кямилов.
– С тех пор как моя сломалась, никто даже не намекнул мне об этом, и я трясся на лошади, как какой-нибудь инструктор. Я, который...
– Не горячись, не кипятись, перельешься через край, - снова напомнил Вахидов.
– Вы не угрожайте мне, товарищ Вахидов, я не кипяток и не каша в котле! Я тот самый Кямилов, человек, выступавший в бой с полицейскими, с жандармами, с войсками Николая Второго.
– Мы знакомы с вашей биографией.