– Да это Гейнц!
– шепчет Куделек.
– Никогда он не может мелодию запомнить.

– Тихо!
– приказывает Эрвпн.- Толстомордик - предатель.

У ребят сразу делаются серьезные лица. На трапе снова свистят.

– Да отвечай же!
– шепчет Руди.

– Тихо!
– грозит ему Эрвин.

– Тогда я сам свистну!
– упрямствует Руди.
– И откуда ты знаешь, что ему здесь надо?

Трап скрипит. Тень становится больше.

– Свистни!
– соглашается наконец Эрвин.
– Но я с ним разговаривать не буду.

– Ребята, погоди!
– шепчет Гейнц. Голос его звучит необычно.
– Я тут принес кое-чего.

Только теперь ребята замечают у Гейнца под мышкой портфель. От любопытства они делают такие резкие движения, что сталкиваются головами.

– Да так мы ничего не увидим.

– Убери башку!

– Выкладывай!
– говорит Руди.

Гейнц открывает портфель.

– Во, гляди! Банка сардин!
– вскрикивает Руди.

– Тише ты, дурак!

– Сгущенное молоко!
– шепчет Куделек, - И какао!

– Копченая колбаса! Не меньше полкило!
– определяет Эрвин.

Франц хватает бутылку.

– Водка!

– Откуда у тебя это?
– спрашивает Эрвин.

Гейнц рассказывает.

– А нас одной капустой кормят! Вот гады!
– слышно, как Эрвин скрежещет зубами.

– Надо бы об этом капитану сказать!
– замечает Руди.

Куделек хохочет:

– Хотел бы я взглянуть на рожу Медузы, когда он полезет в ящик для спасательных поясов.

– Да уж!
– Франц все время думает о бутылке с водкой. Пошли все вместе на берег сегодня вечером! Вот и прихватим это богатство. Закатим пир горой!

– Чтобы твои девчонки все слопали?
– возмущается Гейнц.

– Если мы решим докладывать, нам нельзя ни к чему прикасаться. А мы должны доложить, не то они и дальше будут нас обкрадывать. Капитан должен обо всем знать!
– решительно заявляет Руди.

– А вдруг он спросит, кто нашел портфель?
– задает вопрос Гейнц испугавшись.

– Я скажу, мне надо было в гальюн, я и пошел туда поискать бумажку.

– Тебе туда и ходить нельзя! Мостик не для нашего брата, - вставляет Куделек.

– Скажу, что мне приспичило.

– Давай лучше все сами сожрем!
– предлагает Гейнц.

Руди и Куделек против. Эрвин тоже за то, чтобы боцману и повару влетело.

– Но прямо к капитану я бы не пошел. Давай скажем сперва Глотке.

– Глотке?

Ребята, подумав, соглашаются. Трое из них должны отправиться к боцману и рассказать ему, что Руди нашел портфель, а Гейнц сказал, что это портфель боцмана Хеннигса. Пусть, дескать, он, Глотка, доложит обо всем капитану.

Наконец ребята выбираются из ящика и идут на палубу. Гейнц забегает в спальню и прячет портфель себе под подушку; затем снова догоняет товарищей.

Боцман играет на аккордеоне. Ребята приближаются к баку, где собралась вся остальная группа. Юнги сидят, прислонившись к брашпилю, и напевают.

Яркий свет фонаря бросает черные тени на ребячьи лица, и тени эти пляшут, как только ребята принимаются в такт музыке покачивать головой. Руди улыбается Кудельку, а тот даже глаза закрыл.

Боцман Глотка затягивает новую песню о гамбургской "старой калоше", и Руди невольно прислушивается. Хорошо поет боцман. Голос у него точно бархатный. "Он-то нам поможет!" - решает Руди про себя.

– Вот ведь безобразие какое, - говорит боцман Глотка, роясь в большом ящике стола.
– Черт знает, что за свинство! Но я сейчас не могу к капитану пойти... Мне надо, видите ли... мне надо срочно побывать на берегу. Но я вам советую сходить к боцману Иогансену, уж он вам не откажет. Вот ведь безобразие какое! Но это вы правильно решили... Такое дело нельзя замалчивать...

Когда ребята уходят, боцман опускается на койку и долго смотрит на пол, ничего не видя перед собой. "Вот ведь проклятие!
– думает он.
– И ребята пришли ко мне, пришли к своему боцману... и все ведь так оно и есть, как они говорили, а я?.." Боцман гасит окурок каблуком прямо на полу посреди каюты. Ему не сидится. Он бегает взад и вперед, но, увидев себя в зеркале над умывальником, останавливается, вытаращив глаза.

– Эх ты, шляпа!
– шипит он своему отражению. Наконец, словно устав, он опускается на стул и снова закуривает.

Когда-то ведь и он был таким, как эти ребята. И он не мог выносить несправедливости. Протестовал против муштры. Еще в первую войну, когда его хотели заставить прыгать по-лягушачьи на плацу перед казармой. Три дня строгого ареста влепили тогда ему. Позднее - война уже кончилась - он снова взял винтовку в руки. В Гамбурге это было, в двадцать третьем, в дни восстания рабочих.