Он очень хотел, чтобы стихи опубликовали. Но ситуация поворачивалась так, что… холодок, как от неожиданных брызг на голую спину, пробирал его… становилось страшно… в книгах только он читал об этом и не верил, что какую бы то ни было власть можно побороть, переубедить… нельзя переубедить дерево… можно спилить, можно обойти, можно прятаться в его тени… переубедить — это даже не подходит к дереву. Что значит переубедить?.. Что значит одолеть? Как можно одолеть дерево?.. И кто его свалит… при таких корнях, которое устояло под такими ветрами… которое так трясло, что листья здоровые, не осенние, с него сыпались…

Вот это пьеса!.. Вот, о чем писать надо… не надо — возражал, кто-то внутри… твой Шут прятался за легенду… твой поэт прячется за псевдоним… сука, которая Пал Силыча настрополила, прячется за него… он в разговоре с ним, Автором, прячется за дружбу… этот Сережа прячется за какую-то физику, их город — за номер… не жизнь, а сплошные прятки… потом один чиновник, который прячется за дерево, даст команду, найдут Сукина… и все, игравшие в прятки, сразу выручатся… а он в дураках останется… то есть ему водить придется — всегда нужен козел отпущения…

— Ты совсем не об этом подумай, — как-то не поднимая головы от работы, сказала ему Татьяна…— он молчал. Тогда она продолжила…— может быть, через несколько времени тебе самому придется думать, как свои рукописи… уберечь… или в надежное место переправить…

— Не понял, — встрепенулся Автор — Петя, скажи дяде ку-ка-реку! — Татьяна подняла куклу со стола и двинула ее вверх. Петух сидел на жерди высоко над ними и тряс роскошным гребешком…

Соломон доживал свой век одиноко. Еще пять лет назад на него имели виды некоторые женщины — старожилы поселка. Так уж устроена жизнь, что труднее всего в ней переносится одиночество. У него даже кошки не было. Он не хотел больше никого в жизни терять. Он снял со стен все фотографии и спрятал их в отдельный чемоданчик. Туда же засунул оставшиеся письма. Сжег старые газеты. Раздарил книги. Когда с ним заводили разговоры, подбираясь к запретной для него теме, он, предупреждая, как бы невзначай, чтобы никого не обижать потом отказом, со стороны выглядевшим неблагодарностью, вставлял несколько раз, иногда невпопад…"их дарф нит кейнем… [5] , и люди понимали его. Может быть, вернее сказать, понимали, что он хотел сказать, потому что все равно жизнь брала свое. Вокруг даже пожилые, а иногда и очень пожилые сходились вместе, чтобы вдвоем доживать свой век… доживать, вспоминать… чтобы было кому сказать то, о чем ты думаешь, и чтобы тебя поняли…

Редко кто из молодых, тех, кто входили в разумный возраст после войны, могли понять, как они, еще не старые старики, жили в те страшные годы, когда по ночам пустели квартиры и дома, и нельзя было даже спросить, что случилось… шла многолетняя чистка… как в лесу — рубили наповал… но на месте порубки опять возникали побеги, они подрастали, тогда вернувшиеся, кому поручено было это важное дело чистки, снова рубили — опять наповал… получалось хлопотно и нерационально. Они, наконец, догадались и стали рубить уже не только взрослые деревья, но все побеги, ростки — просто слой снимали со всеми малейшими корешками, чтобы много лет ничего не взошло на этом месте… и, надо сказать, преуспели…

Соломон Шнайдер уцелел чудом. Жизнь же не бывает без чудес… но он не верил в это чудо и все еще ждал… хотя больше по ночам не скользили черные тени полуторок с крытым кузовом. Он ждал… сколько бы лет ни было человеку, он всегда ждет. Одни чего-то добиться, приобрести, другие от чего-то избавиться, ну, хоть от болячек… третьи… он был третьим… он не хотел ни приобрести, ни избавиться… мечтал! Если бы ему сказали, что, как только его мечта осуществится, он тут же умрет, он бы упал на колени, закачался взад вперед, как тысячи лет делали его предки, и стал бы молиться: "Готеню, фар фос ду бист гегебн мир дос глик, Готеню! Их кен гибн дих нор майн лебен, ефшер ду дарфст… их хоб нит мер… ду вейст алц, Готеню… [6] тут его молитва всегда прерывалась. На что ему моя жизнь? Соломон очень огорчался, потому что выходило — совершенно не нужна. Наверное, поэтому его и оставили на земле — всех Б-г у него забрал и оставил его одного в наказание… за что? Может быть, за его ненужность? Рейчел всегда говорила ему: "Э-э-э, елд!" Но какой бы он ни был, мечта — есть мечта… Он хотел побывать в Иерусалиме. Конечно, елд… у него на электричку не всегда хватало, а он — в Иерусалим… и так он этого хотел, что никакими силами не мог сам себя заставить даже не думать об этом. Вот доехать до Иерусалима, походить по улицам, пойти к Стене Плача и потом умереть… и, может быть, его там и похоронят… повезет, просто, — ну где-нибудь посадят в могилу… не на Масличной горе, конечно, — это уж нахальство… но не оставят же на улице… так вот, когда придет Мишиах, он предстанет пред ним не самым последним… пока Мишиах доберется еще до России (да и захочет ли идти в такую неправедную страну) — а так он, Соломон, сможет его попросить, может быть, чтобы снова увидеть Рейчел, если не встретится уже сам с ней раньше…

Соломон ходил на станцию и там читал газету на стенде под стеклом… он читал долго… все подряд. Если встречал, где-нибудь это слово, запоминал всю заметку, чтобы потом дома перечитать ее в уме и подумать, куда ветер дует… нет, последнее время ветер дул совсем не в ту сторону… все время проклинали сионистов, и называли их пособниками империалистов и всякими другими словами, и так трясли кулаками, что земля дрожала…— это каждый еврей чувствует, когда трясут кулаками и проклинают весь их род…

Появление этого белобрысого русского парня, который знал немного идиш, совершенно перепутало все в жизни Соломона. Он теперь целыми днями или думал о нем, или разговаривал с ним… он даже вроде скучал по нему и не мог себе объяснить этого… он, проще сказать, привязался к нему… а это было совсем против правил Соломона — он не хотел никого и ничего, чтоб ни по кому не скучать и ничего не жалеть…

Может быть, это произошло потому, что он почувствовал в нем такое же одиночество, какое носил в себе, может быть, потому что давно не знал такого внимания к себе, а, может быть, потому что всю жизнь думал в старости иметь рядом сына, а сын остался далеко в земле… ну, не может человек жить один… хоть на другом конце света есть у него кто-то, к кому тянется некая невидимая ниточка. Если не родственник, так хоть друг. И вся земля опутана этими ниточками. Они защищают ее от того, чтобы не растеряла она всех и вся до конца в своей неразумной расточительности и одичании. Была когда-то дикой, дикой, необжитой и опять скатывается в дикость, но обжитую. Как старый человек к концу дней своих становится опять ребенком, беспомощным, неразумным, слезливым… и кто-то должен оберечь его, чтобы не наделал он, не ведая, глупых, ненужных и недобрых дел… так эти нити, связывающие души, превратились в защитную сетку, авоську, в которой земля волочится в космосе… авось, авось…