Но этот старик никак не хотел покидать его мысли. Он снова и снова возвращался к разговору с ним. Он снова и снова слышал его слова, его своеобразный разговор… почему?…Что-то цепляло его в их беседе, и он никак не мог сформулировать, что?" Они меня боятся, потому что не могут меня напугать… эти слова звучали скрипучим голосом всю обратную дорогу… потом вдруг выплыло: "Я хочу там посидеть на горячем пыльном камне и потом можно умереть… у меня такая мечта". Вот это и возвращало к разговору с Соломоном… и каким-то необъяснимым образом он чувствовал, что после этого одного визита, выполненного по необходимости, чтобы не нарушить обещание, он привязался к Соломону, и ему теперь совсем не безразлично, есть ли этот человек на свете и как он живет… Удивительно! Удивительно… и прекрасно… но как помочь ему?…

"Посидеть на камне… Это что, генетически заложено? Или это наносное… при слове "мечта" его коробило… это слово было не из его лексикона, да и не Соломона тоже… он полез в Энциклопедию… но она же была Большая Советская… тогда он поехал в библиотеку и почитал Брокгауза… и в этой энциклопедии случайно нашел список других, выпущенных этими издателями, и среди них оказалась Еврейская… он добрался и до этой Энциклопедии…

И по мере того, как приобретал новые знания, как это часто бывает с людьми образованными и любознательными, он понял, что ничего не знает! Ничего о том, с чего начинался сам, откуда его корни, откуда самая великая Книга… и не столько стыд, сколько досада и обида разъедали его…

Наташа ждала ребенка. Она сначала робко завела разговор со Славой о переезде на "землю", но он даже не понял, зачем. Нищенствовать на сто двадцать рублей и "доставать" он не хотел, а здесь все к его услугам — деньги есть, а с продуктами не хуже, чем на "земле", даже мандарины и апельсины на Новый год завозят… Наташа возражала ему, что он все свои деньги и просаживает тут, потому что продукты-то стоят в пять раз дороже, а солнца и тепла и за деньги не купишь, а девчонке нужен другой климат, чтобы была здоровой… Сукин, во-первых, не понимал, почему "девчонке", во-вторых, не понимал, что он там будет делать… но мудрая Наташа все предусмотрела — она поставила цель: выбраться отсюда… ей хотелось в тепло и на свою землю… она была домовитая… ей хотелось жить, как в далеком детстве, на Украине, а больше в целом свете — никого, значит, надо выбираться…

— Знаешь, что я придумала?

— Говори, мудрая голова…

— Ты будешь работать в школе.

— Где? — Слава так расхохотался, что не мог остановиться…

— Ладно тебе, — обиделась Наташа, — Я не так глупа, как ты хочешь представить… я же говорю, что придумала…

— И что я там буду препо-да-вать? — Мрачно уставился на нее Слава. — Скажи!

— Военруком будешь.

— Кем???

— Военруком. Военное дело обязательный предмет в программе средней школы. И у нас было… военруком… очень неплохо можно зарабатывать…

— Военруком, значит… да?

— Да. — Подтвердила Наташа, ничего не подозревая…

— Ага. И что же я им буду рассказывать? Как ходил в разведку? Как замерзал на морозе и захлебывался в грязи? Да?…Как открывал трофейные консервы ножом, которым до этого убил фрица, и которые у него же в сумке нашел… как особисты шли сзади штрафбата и по ним палили? Что? — Он уже не говорил, он шипел и хрипел сдавленным горлом…— Или мне им преподать, как с деревянной палкой бороться с танками? А?! Или мне им преподать науку выхода из окружения, когда свои драпают с такой скоростью, что их догнать невозможно? Что? Ты что-нибудь видела? Ты видела когда-нибудь, как от человека, с которым только что разговаривал, остался один сапог… и все… а генералов ты видела, которые "брали высотку", чтобы отрапортовать, что взяли, а она и не нужна никому была ни на… а там мои друзья под этой высоткой теперь навсегда… это им рассказать, деткам? — Он не мог остановиться. Наташа не на шутку напуганная жалела, что завела такой разговор. Она не подозревала, что он может быть таким, и теперь понимала, что все, кто "оттуда" вернулся, никогда уже не будут нормальными. А Слава не мог успокоиться, он, покачиваясь и больше обычного, припадая на одну ногу, метался по комнате и шопотом уже доказывал ей, на мгновение приостанавливаясь, — Я убежал оттуда, убежал! Понимаешь? Я не хочу, чтобы меня расспрашивали, я не хочу, чтобы меня награждали и вспоминали, что я делал и называли то героем, то инвалидом, то участником, я не хочу больше о войне… потому что нечем гордиться… потому что… потому что…— он вдруг стих, сел на стул и уронил голову на руки, поставленные локтями на колени…— я думал, что освобожусь от этого, если все сброшу на бумагу…— заговорил он после долгой паузы, напрасно… еще хуже стало… потому что каждая твоя строчка, как ребенок… и не бросишь его на произвол судьбы… ты же сама об этом хлопочешь…— он вдруг улыбнулся и подошел к Наташе…— Я ж тебя предупреждал, а ты не поверила мне… может, другие не так все воспринимают… прости, пожалуйста, прости… давай отложим этот разговор…

— Давай, — согласилась Наташа, — вот Олька родится, тогда у нее сам спрсишь, где кому лучше…

— Я тебе сейчас объясню все… Ты умная… ты… ты знаешь… любовь бывает один раз в жизни… второй раз тоже можно полюбить, но он уже второй, понимаешь… а та, которую полюбил, уже не может исчезнуть… и второй раз, когда это случается, а первой уже нет, то все от первой на вторую переходит — само… от ненависти забыть нельзя… от любви забыть — невозможно… понимаешь?…

— Я чувствую… а понимаю… не очень…

— Ну, как тебе сказать… еще вот… видишь — слов не хватает… я наверное, поэтому в стихи и прячусь — там проще обобщать, а чтобы тебе рассказать — нужны детали, а умения не хватает… или сердца… не знаю… я кругом самоучка… ни специальности, ни образования, ни культуры… у меня был учитель… Петр Михайлович… не знаю, где он теперь… найти хотел — не получилось… на том месте, где мы жили в колонии, нашел только одного старика, который вроде его помнит, а что толку… ни следов… ни… ничего… они так выкорчевывали все, что даже место не определишь… и хоронили так же, что на могилку не придешь, не поплачешь… чтобы больше трех не собирались, понимаешь…

— Ничего я не понимаю… ты совсем свихнулся… так я тебя опять потеряю, а мне никак нельзя без тебя, понимаешь… я же всю жизнь тебя ждала…

— Я понимаю. Только мне сказать…— некому. Даже бумаге боюсь. Раньше на фронте — ничего не боялся. Теперь боюсь. Я поэтому и от тебя бегал. Думаешь мне дома не хочется? А каково?.. Ты знаешь… нет, лучше тебе не знать… чем меньше знаешь, тем легче удар держать… а когда терять некого, жить легче…

— Эх, ты… воин… герой… это я понимаю. А когда защитить некому и ждать некого — вообще лучше не жить. Ни легко. Ни трудно. Вообще…