Трамвай задрожал, звякнул и поехал. Я смотрела в окно.

Кирпичные дома улицы Гоголя кончились, и пошли маленькие, деревян-ные. Они тесно жались друг к другу, просто валились. Соприкасались крышами, иногда даже стенами, и часто окно одного дома в упор смотрело в окно другого. И тогда дом не выдерживал такого присталь-ного взгляда и с грохотом захлопывал ставни.

Через несколько сидений перед нами ехал Харитон Климович. Но он не хотел, чтобы мы его узнали. Он надел черные очки и закрыл лицо книжкой. На обложке я прочла слово "Любовь", но дальше шли его желтые пальцы с розовыми ногтями, поэтому второе слово я про-честь не смогла. У Харитона Климовича был черный пиджак, и из кармана торчал белый угол платочка.

– Зоя Космодемьянская была молодой девушкою, когда ее убили фашисты, громко сказала мне тетя Груша. Все, кто ехал в трамвае, обернулись на нас и с интересом прислушивались. Один только Ха-ритон Климович не поднял головы.
– Зоя Космодемьянская была партизанкой...
– продолжила тетя Груша.

Некоторые из деревянных домиков были видны только наполовину, вторая половина пряталась в разросшемся палисаде.

– Немцы поймали ее и стали допрашивать, где прячутся парти-заны. Но она не сказала. Тогда они вывели ее босиком на снег.

Один из домиков стоял совсем близко от трамвайных рельсов. У него было раскрыто окно. Когда мы проехали мимо, то все, кто сидел в трамвае, и даже Харитон Климович, оглянулись и заглянули в комнату. В комнате был чистый блестящий пол. У стены стояла же-лезная кровать с кружевным покрывалом.

– Зоя Космодемьянская ни слова не сказала немцам, - гром-ким шепотом говорила мне тетя Груша.
– И тогда они решили ее каз-нить. Но сначала они хотели записать в протокол ее имя. Они спро-сили, как ее зовут, и она ответила им: "Татьяна!" Она ничего не выдала им, даже своего имени. Ее отвели на край деревни босиком по снегу и повесили, а на грудь прикололи табличку с надписью: "Партизанка"...

Трамвай остановился напротив палисадника. Мы с тетей Грушей вышли. На дне палисадника желтела больница.

– Не пугайся, - прошептала мне тетя Груша, когда мы подни-мались по лестнице.
– Утром мне позвонили врачи и сказали, что дяде Кирше отрезали ногу, потому что у него началось заражение крови.

– А как же он будет ходить?
– спросила я.

– На костылях, - ответила тетя Груша.

Я вспомнила, как однажды на рынке мы встретили нищего гар-мониста. Он стоял у входа в мясной павильон и играл на гармони. Он был одет в телогрейку, и на телогрейке блестела кругленькая медаль. Одна нога у него была в сапоге, другая была деревянной. Он играл очень плохо, и поэтому его никто не слушал. Одна только тетя Груша кинула ему в кепку десять копеек.

Дядя Кирша лежал на железной кровати у окна под зеленым одеялом с белыми полосками. На подушке у него не было наволочки, поэтому из нее торчали белые и коричневые перья. Одно перышко запуталось в его волосах. Когда мы вошли, он спал. Его темно--коричневые веки слиплись, тяжело наплыли одно на другое, и в склад-ках спрятали редкие ресницы, как будто бы он пытался увидеть что-то с за-крытыми глазами, но ничего не видел и его взгляд мучительно искал выхода под веками.

Под одеялом вырисовывалась его немощная стариковская фигура: впалый живот и бесконечно длинные тонкие ноги. Я примяла рукой одеяло и с одной стороны почувствовала колено, а с другой - упру-гий матрац.

Дядя Кирша открыл глаза.

– Леля, - слабо улыбнулся он, и его взгляд заскользил по комнате. Он бесцельно цеплялся за рисунок на обоях, оконную раму, медный шпингалет форточки и вдруг уперся в тетю Грушу.

– Прости, прости меня!
– прошептал дядя Кирша. Когда он говорил, щеки глубоко западали внутрь, как будто бы он очень жадно пил.
– Прости, прости меня, Груша!

Тетя Груша кивнула.

– Измучил тебя, - прошептал дядя Кирша, - ведь я же тебя из-мучил...

– Да ничего, - ответила я за тетю Грушу, видя, что она медлит с ответом.
– Ты лучше скажи, где твоя нога?

И я указала на осевшее одеяло.

– Больше нет, - и дядя Кирша закрыл глаза, прогоняя слезы.

И вдруг я увидела под его кроватью маленькую куколку в синем платье с белым воротничком. Точно так же, как и у дяди Кирши, у нее не было одной ноги. Я наклонилась и заползла под кровать.

И тут в палату вошел доктор. Я увидела его ноги в черных бо-тинках и черных брюках. Над коленями нависал белый халат.

– Как вы сюда попали?
– строго спросил он тетю Грушу.

– Доктор!
– возмутилась тетя Груша.
– Я его жена!

– Жена?
– переспросил он и обидно захохотал.

Я затаилась под кроватью.

– Нам позвонили из больницы, сказали, что позавчера была опе-рация...

– Пойдемте, я вам все объясню... И все же, как вы вошли, не понимаю...

Черные ботинки доктора развернулись к двери, за ними засе-менили "прощай, молодость!" тети Груши.

Я смотрела на куколку. У нее были круглые синие глаза и ресни-цы черными щеточками. Надо мной тяжело ворочался дядя Кирша, пружины кровати позвякивали и прогибались. Я не разговаривала с ним. Ждала, когда вернется тетя Груша.