Харитон Климович удивленно смотрел на меня.

– Леля, - добродушно засмеялся дядя Кирша.
– А ведь я и не заметил, как ты спряталась.

– Эти запонки принесла ему Натка, - рассказала я.
– Она была в красном платье с черненьким пояском. Они собрались танцевать тангоi, но Натка передумала и убежала.

– Так это ты подглядывала!
– крикнул мне Харитон Климович и сделал страшные глаза.

– Да, я, - призналась я.

Я его не испугалась, потому что знала: дядя Кирша меня защитит.

– Послушай, Харитон, - снова засмеялся дядя Кирша.
– Так Натка до сих пор к тебе приходит?

– До сих пор, - кивнул Харитон Климович. И вдруг его лицо исказилось от злобы.
– И ты знаешь почему?

– Почему?

– Да потому что ровно двадцать лет назад Аграфена Федосеевна отказалась!

– Груша? Моя Груша?
– воскликнул дядя Кирша.

– Ну да!

– Какой смешной у нас разговор!
– сказал дядя Кирша. Я ведь давно замечаю, что надо мной все смеются, даже Лелька. Вот я и сам развеселился!

– Я не смеюсь, я не смеюсь!
– запротестовала я.

Но дядя Кирша меня не услышал.

– А ты помнишь, - обратился он к Харитону Климовичу, - ты пом-нишь, как мы с тобой рыбачили!

– Какое было время!
– воскликнул Харитон Климович, и его лицо просияло.
– Утро, лес кругом, и мы с тобой в лодке ждем - клюнет-нет? А каких рыб мы с тобой вытаскивали! Лещи такие!
– и он развел руками, показывая огромные размеры леща.

– А сазаны!
– подхватил дядя Кирша и развел руки еще шире.

– А щуки!
– закричал Харитон Климович.
– Ты щук помнишь? Да и карасики, Кирилл, были маленькие, а что за чудо! А окуньки! Ты окуньковую уху любил!

– А мои удочки...
– крикнул дядя Кирша.

– А спиннинги!
– подхватил Харитон Климович и разулыбался.

– ...они все, все валяются на улице Гоголя под моими окнами, растоптанные, сломанные пополам, с порванной леской!

Оба замолчали.

– Но почему, Кирилл?
– тихо спросил Харитон Климович.

– Да потому, Харитон, что надо мной опять посмеялись!
– от-ветил дядя Кирша.
– Последний раз в жизни, я думаю!

– Как же так, Кирилл?
– прошептал Харитон Климович.
– Как же так?

– Иди, Харитон, - попросил дядя Кирша.

Харитон Климович неподвижно стоял на месте.

– Ты прощаешь меня?

Дядя Кирша промолчал.

– Скажи, прощаешь или нет, - и Харитон Климович наклонился над его кроватью.

– Прощаю, иди!

И дядя Кирша отвернулся.

Гость надел черные очки, поднял с пола книжку "Любовь и смерть" и на цыпочках вышел из комнаты.

Я села на кровать.

– Ты хочешь куколку, дядя Кирша?
– спросила я.

Но он промолчал. Он смотрел на стену и чему-то улыбался. "Наверное, вспоминает рыбалку!" - подумала я, спрыгнула на пол и выбежала в коридор. Я бежала по коридору, и мне навстречу нес-лись окна в стене, раскрытые в палисад. В каждом окне стояло по дереву и тянулись длинные трамвайные рельсы.

На лестнице тетя Груша беседовала с доктором. Доктор что-то говорил ей и барабанил пальцами по подоконнику. Он казался худым, но его пальцы были толстыми в коротких черных волосках. Тетя Груша кивала головой. Когда я подбежала к ним, она сказала: "Спасибо, доктор!" Доктор кивнул и пожал ей руку. Я тоже протянула ему руку, он тоже пожал мне ее.

– Все будет хорошо!
– крикнул он нам, когда мы спускались по лестнице.

Мы обернулись и повторили:

– Спасибо, доктор!

На обратном пути было холодно, и тетя Груша заметила, что больше окна открывать нельзя. "Жалко, - подумала я, - значит, больше нельзя будет подсматривать за Харитоном Климовичем!"

Вечером, когда мы читали "Голубой цветок", нам позвонили из больницы и сказали, что дядя Кирша умер.

Тяжелые веки дяди Кирши были мутно-белыми, и точно таким же мутно-белым было его лицо. Тетя Груша надела на него новую китайскую рубашку, которую при мне достала из упаковки. Когда она застегивала пуговицы на его груди, я удивилась, какая узкая у него грудь с мато-вой, картонной кожей, натянутой на ребрах. В рукава рубашки она вдела малахитовые запонки, и от близости к этим запонкам манжеты стали отливать зеленью и серебром.

– Папа мой! Это мой папа!
– закричала Аленка, увидев дядю Киршу в гробу.

Ее левый глаз плакал под пластырем, правый плакал в открытую. Натка стояла в дверях, не решаясь войти в комнату. Она была в черном глухом костюме. Под глазами у нее лежала черная тень, губы казались серыми.

– Так это твой папа?
– спросила я Аленку.

Аленка кивнула.

– Такой старенький...

– Какой есть!
– крикнула мне Аленка и тут же поправилась: - Какой был! Зато сейчас у меня нет никакого!